Оценки перспектив экономического роста в России меняются едва ли не каждую неделю. Так, в конце июня Минэкономразвития понизило прогноз на текущий год: не 2,1 процента, как обещали раньше, а 1,6 процента. А на 2019-й — вообще 1,4 процента. Одновременно Росстат пересчитал данные за прошлый год и заявил, что прирост ВВП составил не 1,5 процента, как было объявлено в марте, а 2,1 процента. Можно ли достичь выполнения поставленной амбициозной задачи — обеспечить экономический рывок и попадание в пятерку ведущих экономик мира, если такие колебания в прогнозах и оценках? На какие данные стоит полагаться и как правильно «считать» экономику, чем ее лечить? «Огонек» попытался разобраться в непростой материи
Отсутствие точной информации о состоянии экономики и народного хозяйства делает невозможным эффективное управление ими. Об этом «Огонек» поговорил с ученым, специалистом по статистике Василием Симчерой.
— Потому что все эти цифры — искаженные, недостоверные. Без проведения всеобщей инвентаризации и оценки национального богатства страны мы не знаем реального положения дел. Такой инвентаризации у нас не было с 1961 года. А если не знаем, но беремся управлять, значит делаем это вслепую. Существует такое понятие, как коэффициент управляемости экономикой. Это сложный показатель, включающий в себя, кроме интеллектуальных показателей IQ и IT, данные по производительности труда, материалоемкости и капитолоемкости производства, качеству и эффективности экономики, уровню жизни и т.д. Так вот, в развитых странах этот коэффициент приближается к отметке 0,9 (коэффициент 1 — недостижимый идеал). В России он в десять раз меньше — 0,09. У нас этот показатель никто не просчитывает, но, по моим вычислениям, дело обстоит именно так. Следствие низкой управляемости — огромные потери в национальной экономике. Я думаю, каждый сегодня видит, что в нашей теперешней жизни все нам обходится дороже: образование, лечение, одежда, бензин, цемент, даже соль…
— Это манипуляция с цифрами: просто изменили методику расчетов. И так каждый раз: эффект манипулятивного счета выдается за эффект реальных изменений! Дело в том, что Росстат, несмотря на то что уже давно перешел на международные стандарты учета и статистики, постоянно их нарушает: опережающими темпами растущие индексы — дефляторы цен подменяет заниженными оценками инфляции, индексы роста физических объемов производства — индексами роста стоимости производства товаров и услуг, рост качества — ростом цен и т.д. Повысились цены на бензин — вот и весь рост его и объемов, и качества. В результате физические объемы производства в стоимостных оценках растут, а по натуре — падают. Корреляции между ростом производства товаров и услуг в натуре и по стоимости нет, а она должна быть. В мире тоже время от времени (обычно раз в пять лет) пересматривают публикуемые оценки, проводят так называемую ревизию индексов физического объема производства, вычисляют их в новых сопоставимых ценах. Но есть важный момент: этот пересчет делается на строго системной основе, а получаемые оценки в сопоставимых ценах контролируются оценками выпуска продукции в натуральном измерении. Если выпуск в натуре увеличился на 1,1 процента, а по стоимости на 2,1 процента — верной считается и публикуется первая цифра. Таков международный стандарт, который до сих пор у нас, к сожалению, игнорируют.
— И что мы наблюдаем при таком измерении наяву?
— В условном стоимостном измерении мы якобы превзошли уровень 1990 года едва ли не в целых три раза. В натуральном же измерении мы до сих пор не преодолели этот уровень, а по многим видам промышленной продукции находимся на отметках много ниже этого уровня. По машиностроению в целом на 40 процентов ниже, в том числе по производству металлорежущих станков на 95 процентов ниже. Тракторов выпускаем всего 3 процента, бульдозеров 3,5 процента, экскаваторов 6,3 процента, троллейбусов 8,1 процента, кузнечно-прессовых машин 8,9 процента, зерноуборочных комбайнов 9,8 процента, грузовых машин 20 процентов, а, например, мотоциклов — всего-навсего 1,7 процента от уровня 1990 года. Недалеко от этих низких отметок мы ушли и в производстве многих простых товаров народного потребления — тканей, одежды, обуви, предметов домашнего обихода, которые, начиная от лопат и кончая трусами, до сих пор в массовых масштабах вынуждены импортировать. Но зато по уровню потребления основных продуктов питания мы превзошли 1990 год. Правда, и здесь не обошлось без семипудовой доли импорта.
Конечно, производство многих видов неходовой продукции по определению надо было сокращать, а от иных и вовсе избавляться. Но при этом должны были появляться конкурентоспособные производства, по цене и качеству в разы превосходящие действующие производства. К сожалению, добиться этого до сих пор не удалось.
— Но ведь очевидно: жить-то мы стали лучше…
— Очевидно другое: мы стали больше проедать, терять и транжирить.
— Что вы имеете в виду? Что вызывает наибольшее беспокойство?
— Промышленное производство. В РСФСР на расширенное воспроизводство основных фондов направлялось до 30 процентов всех накоплений. Сейчас эта доля не превышает 20 процентов. В прошлом воспроизводство основных фондов почти на треть осуществлялось дополнительно за счет амортизационных отчислений в порядке компенсации морального износа основных фондов. Однако за последние годы свыше 60 процентов общего фонда амортизационных отчислений (а это более 100 млрд долларов США в год) под разными предлогами выводится из производственного оборота, расхищается и попросту проедается, а не используется по прямому назначению. Остающаяся доля амортизационных средств при этом расходуется далеко не лучшим образом: на латание дыр — капитальный ремонт старого оборудования, а не на замену его новым. Поэтому производственная база у нас продолжает оставаться более чем наполовину аварийной, а само производство не растет. В этих условиях уровень жизни у нас действительно повышался, наращивались социальные выплаты. Но не за счет повышения производительности труда, а за счет сокращения расходов на расширенное воспроизводство.
— То есть мы тратим больше, чем зарабатываем?
— Да, так и есть. Живем не по средствам, залезаем в карман будущих поколений, распыляем национальное богатство.
— Национальное богатство — экономическая категория или фигура речи?
— Современная статистика определяет национальное богатство как некую сумму нефинансовых и финансовых активов, накопленных в стране за весь период ее существования. При этом в натуре под нефинансовыми активами понимаются основные фонды (здания и сооружения, машины и оборудование со сроком службы более года), имущество малого бизнеса и личных хозяйств. А под финансовыми активами — нематериальные ценности: деньги и другие ценные бумаги на банковских счетах, золотовалютные, страховые, пенсионные и другие резервные фонды, долги других стран перед Россией. Все это богатство на начало 2017 года составляло 11,5 трлн долларов США. Укажем, что в США его объем в том же году оценивался в 140 трлн долларов, то есть в 12 раз больше. При этом в России из этой суммы всего лишь половина, то есть 5,5 трлн долларов приходится на материальные активы, тогда как в США, несмотря на изобилие всех финансовых инструментов, доля материальных активов больше. И используются они в разы лучше. При этом в начале 1991 года материальная часть российских активов составляла 40 трлн долларов США. Вопрос заключается в том, как и куда испарилась столь огромная масса материальных активов?
— И куда же?
— Я, как и многие, этот вопрос неоднократно задавал властям. Ответ таков: все активы остались на местах, были завышены первоначальные оценки… Я предлагал: давайте пересчитаем все по ценам 90-х годов, по курсу доллара того времени (он за последние 17 лет потерял 30 процентов своей стоимости). И решим: было это проявлением эффекта счета, либо эти активы куда-то ушли? Ответа нет.
Чтобы его получить, на первом этапе необходима инвентаризация основных фондов, а в последующем — инвентаризация всех других активов России. В развитых странах такая инвентаризация проводится на регулярной основе, раз в 10 лет. Программа проведения такой инвентаризации разработана и существует у нас. Но похоже, что сторонников ее проведения в России немного. Между тем переход в «цифровой век», о котором так много говорят, и управление экономикой по точному профилю решаемых задач возможны только на основе полноценных и достоверных данных и невозможны без таких данных.
— Так куда же ушло (если ушло) богатство?
— Разбазарили. С 1990 года у нас были ликвидированы 30 тысяч заводов. Каждый завод стоит как минимум 100 млн долларов США. ЗИЛ был продан за 4 млрд долларов (об этом Юрий Лужков рассказывал в 2012 году «Комсомольской правде» — «О»). Потом его распродали по кускам. Аналогичный завод в Бразилии в свое время оценивался и был продан за 45 млрд долларов США. ЗИЛ тоже можно было бы продать за большие деньги. Но я говорю это не к тому, чтобы кого-то упрекать,— в экономике многое зависит от спроса. Но если речь о национальном богатстве, то его лучше измерять не в сопоставимых ценах, а в физических единицах. Есть такое понятие — физическая экономика, оно на Западе известно давно. Так вот, минус 30 тысяч заводов — таков ущерб, нанесенный национальному богатству страны.
— Росстат отражает этот ущерб?
— Нет. С 2008 года Росстат перешел на международную систему национальных счетов, по которой все считается в национальной валюте, а не в физических единицах. Баланс активов и пассивов дается в рублях. В физическом измерении есть информация о выпуске важнейших видов продукции (млн тонн, штук), дается сравнение с предыдущим годом в процентах. Но этого недостаточно для мониторинга и анализа экономических результатов. Могла бы выручить физическая экономика, но она еще долго не будет у нас иметь перспектив, потому что спроса на нее нет. Ведь такая статистика будет говорить о реальном положении дел, а это, видимо, не всем выгодно.
— Но если считать в единицах продукции, у нас был рост выпуска по сравнению с 1990 годом?
— В своей книге «Развитие экономики России за 100 лет. 1900–2000» (второе издание вышло в 2007 году) я писал, что современная Россия производит примерно половину того, что выпускалось в РСФСР. Сейчас, по моим данным, мы производим 75–80 процентов от уровня 1990 года. Да, за три десятка лет многое из продукции устарело, и ее заменяли новыми видами и образцами. Появились и новые отрасли, например электроника. Но это замещение составило 20–30 процентов от необходимого. Комбайны, трактора, металлорежущие станки всегда нужны, но их производство у нас свернуто… Если честно, то за последние 18 лет ощутимого роста промышленности не было и нет.
— Это и иллюстрируют исторические ряды в вашей книге, которые показывают «затухание» развития экономики в последние три десятилетия (см. инфографику на с. 17)? «Огонек» опубликовал эти ряды в 16-м номере этого года — многих эта публикация поразила…
— Так делают во многих других странах. Первыми были американцы, которые в 1961-м к 100-летию своей гражданской войны выпустили книгу исторических рядов. Потом было издание 2003 года, с тех пор они каждый год эти ряды дополняют, что-то подправляют. С фактами выстроенных исторических рядов считаются во всем мире.
У нас все иначе. Сейчас вообще принято произвольное обращение с историей. Вроде известной фразы Мединского, что в истории главное не факты, а их трактовка. Я же исходил из того, что исторические ряды — это возможность показать в цифрах и фактах реальное, подлинное развитие страны, без искажений. Когда был директором НИИ статистики, разработал национальную программу построения исторических рядов, говорил об этом и в Академии наук, и в правительстве. Надеялся, что удастся выстроить исторические ряды за тысячу лет развития нашей страны. Но понимания важности и необходимости этой работы у руководства академии и в правительстве не нашел, к сожалению.
— В чем суть этой идеи?
— Поколения людей работают, создают материальные ценности, то самое национальное богатство, о котором мы говорили. И что? Вот простая буфетчица уходит с работы, вместе со своей сменщицей составляют акт приема-передачи материальных ценностей: Маша, я тебе передаю столько-то посуды, холодильник, весы и так далее, вот здесь распишись. У нас за сто лет сколько сменилось правителей, но кто-нибудь передавал другому это национальное богатство вот так же, под расписку, и посчитал ли, уменьшилось оно или увеличилось? А если этого нет, то как ориентироваться?
— Но в майском указе, например, ориентиры указаны: там много цифр, определяющих, как мы будем жить в ближайшие шесть лет…
— Сказано: надо обеспечить темпы экономического роста выше мировых. Но они нестабильны, разные источники дают разные цифры на 2018 год: МВФ — 3,9 процента, Мировой Банк — 3,1 процента. Мы хотим 5 процентов в год? А за счет чего, если мы не знаем точно темпы роста нашей экономики в прошлые годы? Мы не знаем, в каком состоянии находится сегодня экономика, что надо в ней изменить, чтобы начался настоящий экономический рост.
Так же, например, и с продолжительностью жизни. В указе написано: к 2024 году повысить ее до 78 лет, к 2030-му — до 80 лет. Даже наша очень приблизительная статистика не хочет с этим соглашаться. С 2000 по 2017 год продолжительность жизни в России увеличилась на шесть лет. Как можно получить такой же результат к 2024 году? Притом что мы не имеем сейчас точных данных о том, сколько среди пенсионеров здоровых людей и больных. Можно предположить, что число больных будет увеличиваться, если люди будут работать на пять лет больше из-за повышения пенсионного возраста. Это более вероятно, чем увеличение продолжительности жизни на шесть лет.
Увеличить суммарный коэффициент рождаемости до 1,7? Ну через девять месяцев после чемпионата мира рождаемость явно повысится. Только сколько родится больных детишек, никто не скажет ни сейчас, ни потом. Кстати, в статистике число рождений и смертей не искажено. ЗАГСы все это достоверно регистрируют, нам даже не надо проводить перепись населения. Но разделить родившихся по состоянию здоровья надо бы. Потому что тогда мы имели бы ясное представление о том, каким семьям нужна помощь, в каком размере, сколько нужно денег на лечение и лекарства. Без вульгарного увлечения рождаемостью. Мы же даем сейчас материнский капитал всем одинаковый, независимо от благосостояния семьи и здоровья детей.
— И все же экономический рывок — он возможен?
— Надо понять некоторые вещи. Например, есть показатель эффективности общественного производства, разработанный нобелевским лауреатом Василием Леонтьевым. Используется в международных рейтингах Экономического и социального совета ООН, ОЭСР, ВМФ и других. Он показывает соотношение результата производства со всеми затратами, включая налоги. По сравнению с развитыми странами в России производство очень неэффективное. Скажем, если вы хотите открыть булочную, вы сможете честно зарабатывать 3 процента сверх затрат (о криминальных, противозаконных способах заработка я сейчас не говорю). Но если вы пойдете в банк за кредитом, вы получите его под 12 процентов годовых. Вашего заработка не хватит, чтобы расплатиться с банком.
При таком устройстве экономики рывок невозможен. Есть еще много других вещей, которые будут постоянно сдерживать развитие страны.
Проблема не в том, чтобы 50 процентов предприятий внедряли инновации, а в том, чтобы выводить экономику на принципиально иной уровень эффективности.
— Но есть же эффективные отрасли, например, добыча нефти и газа. Разве нет?
— Все считают, что нам выгодно добывать и продавать нефть. Но это далеко не так. Себестоимость добычи тонны российской нефти составляет около 8–12 долларов за баррель (или около 50–75 долларов за тонну). Далее идут дополнительные расходы, связанные с учетом освоения труднодоступных месторождений, сурового климата Сибири. И еще дальше — расходы на очистку, сепарацию, транспортировку по трубам и по морю, рекультивацию земель и многое другое, что не учитывается в прямой себестоимости. И в конце полные народнохозяйственные расходы. В результате наберется до 500 долларов за тонну. Продаем сейчас по 350–400 долларов. Торгуем себе в убыток. Недавно я был в Арабских эмиратах. Там полная себестоимость — 20–40 долларов США. Если бы мы продавали больше не сырой нефти, а продуктов переработки, кроме бензина и мазута, это было бы эффективнее. Но вопрос пока так ставится только чисто теоретически. И так у нас по всей экономике, по всем отраслям — потери очень большие.
По сути, наша экономика уже много лет развивается с убывающей эффективностью. Еще больше убытков в социальной сфере: затраты огромные, а результат низкий, число бедных в стране растет, а доходы людей падают. Все знают, что у нас производительность труда в четыре-пять раз ниже, чем в развитых странах. Ставится задача повышать этот показатель на 5 процентов в год. А как это сделать, если, по моим подсчетам, у нас из 75 млн работников 40 млн получают зарплату больше, чем они реально вырабатывают?
— Это лечится?
— Не знаю. Власти, может, и хотят сделать что-то хорошее, выстроить как-то страну, но… Впрочем, страну пытались выстраивать и Александр Второй, и Витте, и Столыпин — не сказать что преуспели в этом. Другие страны стали богатыми после полного разорения во второй мировой войне. У нас тоже был подъем, но он скоро сдулся. Недавно я был на конференции в Турции и в Арабских эмиратах. Турция всегда была слаборазвитой. Сегодня это чистая, ухоженная страна, первая по производству бытовой техники в Европе. Эмираты — это чудо. Им потребовалось всего 4 трлн долларов на 15 лет, чтобы стать богатой страной. У нас за то же время денег было в четыре раза больше. Но мы ничего не сделали. Мы до сих пор не построили скоростную автодорогу от Москвы до Санкт-Петербурга. Планировали сдать к чемпионату мира, истратили уйму денег, есть отдельные куски, но дороги нет.
Нам бы коренным образом развернуть вектор нашей жизни, направить его на созидание. Но для этого нужны правдивые цифры, которые на все 100 процентов будут характеризовать реальное положение дел.
0
75.00
