25 февраля в 14.09 на 12‑м участке «Северной» произошел, как будут заявлять в первые дни, горный удар, как выяснится впоследствии — взрыв метано-воздушной смеси. Чуть менее чем через час — еще один. Вечером того же дня подняли тела Виталия Лаврова и Максима Хохонова, на следующий день — Андрея Позднякова и Владислава Фурманова. В ночь с 27 на 28 февраля — очередной мощный взрыв. Через несколько часов на поверхность подняли тела горноспасателей Александра Белокобыльского, Владимира Петрова, Сергея Смыченко, Евгения Цуркова, Павла Шакирова и шахтера Александра Адамова. На этом спасательную операцию решено было прекратить. Тела 26 горняков остались на третьем горизонте «Северной». В МЧС обещают, что после затопления (чтобы ликвидировать пожар) и откачки воды, поисковые работы будут продолжены.
Ляля Наримановна плачет. Сергей терзает в руках клетчатый носовой платок. Денис стоит спиной, не оборачивается, вроде как моет посуду.
В квартире много света и детских игрушек.
— Короче, это моя гордость была, — очень тихо начинает Сергей. — И опора под старость. Я — шахтер. Всю жизнь на шахте отработал. На «Воркутинской». Три года назад я уволился, как раз перед взрывом… Пронесло? Лучше б не пронесло. Чтобы пацан понял, что это такое.
Виталий Нижельский, младший сын Ляли Наримановны и Сергея, устроился на «Северную» в 2007‑м. Женился. «Они с Олей вместе давно, со времен техникума, а свадьбу сыграли только пять лет назад». Олю называл исключительно Лелей. Дочке — Веронике — три года. Он часто оставался на шахте на вторую смену. В выходные таксовал. Хотел купить хорошую машину, построить дом. Старший брат Денис уволился с шахты в 2012‑м, год назад переехал вместе с родителями в Омск. Виталий отказался: «Вот доработаю еще три года…»
— Просто стремился жить. Быстрее, быстрее, быстрее, как будто что-то не успеет, — говорит Сергей.
— Он даже ходить не мог спокойно, всегда пританцовывая… Кузнечик, — добавляет Ляля Наримановна.
— Виталик всегда говорил: на пороховой бочке работаем. Как я понял, здесь, на «Северной», отношение к людям было вообще, из ряда вон… Если пожалуешься, что-то не нравится — увольняйся. А семью кормить надо, — продолжает Сергей. — Я считаю, что руководство виновато, потому что заблаговременно все говорили: да, газ прет. Прет газ. Лаве осталось ехать там — 200 метров. Колоссальная была загазованность. Мужики выезжали с первой смены, предупреждали, говорят, начальство. Что хлопки были. Почему людей опустили? Потому что им нужно, чтобы уголь-уголь-уголь-уголь. О людях не думают…
Сергей говорит, что из взрыва на «Воркутинской» в 2013 году, когда погибло 19 человек, никто выводов не сделал.
— Почему вот это все безнаказанно? Три года длилось следствие. Руководство «Воркутинской» после взрывов оказалось на «Северной». Результат один. Но там хоть людей выдали на-гора. Здесь же, кого хоронить-то… Тело же должны как-то достать? Ведь обещали достать…
— Хоть косточка — но будет… Хоть одна, — с трудом выговаривает Денис.
После увольнения с «Северной» он так и не нашел нормальную работу — ни в Воркуте, ни в Омске. Когда мы прощаемся, он просит нас помочь ему опять устроиться на шахту.
«Спасти — шансов нет»
— 26‑го мы должны были вместе, ну, грубо говоря, собраться в неформальной обстановке. В гараже у Виталика Нижельского, который погиб… — рассказывает Андрей Пирогов, горнорабочий очистного забоя на 12-м участке. — О том, что случилось, узнал буквально в течение получаса. Ездили по городу, покупали древесный уголь на шашлык с братом погибшего, с Мишей Момотом. И навстречу нам машина ВГСЧ (военизированной горноспасательной части) пролетела. Я ему говорю: где-то что-то случилось. Домой зашел, мне говорят, горный удар на «Северной». Миша помчался на шахту. Звоню ему: что там? Там все печально. А на следующий день, когда они не вышли, уже стало все понятно.
Это математика, объясняют горняки. После взрывов образовались завалы и начался пожар. У каждого шахтера есть при себе «банка» — самоспасатель, одноразовый изолирующий дыхательный аппарат. Кислорода хватает на 50 минут при ходьбе или на 4 часа — если сидеть, не шевелиться и ждать помощи. Закончилась «банка» — и шансы на выживание близки к нулю.
В том, что 26 человек оказались отрезанными от выходов завалами, сомнений не было: у каждого на каске специальный чип, местоположение определяется достаточно точно. Плюс сила второго взрыва. Плюс быстрый рост температуры и концентрации угарного газа — то есть пожар.
Воркута — шахтерский город. Хотя бы одна шахтерская семья живет в каждом доме, в каждом подъезде. Шахтеры знают, что взрывная волна может сделать с человеком, оказавшимся рядом с местом горного удара. Представляют, что происходит при взрыве метановоздушной смеси, угольной пыли, как сложно выйти из шахты, где начался сильный пожар. Даже самоспасатель — им нужно еще успеть воспользоваться: снять крышку, вставить загубник, резко выдохнуть…
Но сказать все это родственникам тех, кто остался под землей, никто не решался.
— 26‑го вечером я уже попал на собрание с родственниками, — вспоминает Аркадий Сорокин, шахтер. — Что было сказано? Ничего. Там был Шаблаков (генеральный директор «Воркутауголь»), с МЧС человек какой-то, Ларин (генеральный директор «Северстали») был, Гурьев — это с администрации, прокурор города. Из руководства шахты никого не было. «Мы пытаемся что-то сделать, пока ничего не известно, там пожар, там был взрыв, там завалы, мы пытаемся туда пробиться».
Единственный, кто давал внятные ответы на вопросы о том, что происходит под землей, — врио начальника управления военизированных горноспасательных частей Владлен Аксенов, на одном из технических советов, на который пришли некоторые шахтеры и родственники, говорит Сорокин.
— Мы на техсовете просили: расскажите родственникам, что нету живых. Аксенов промолчал. Остальные сказали: «Мы надеемся». 27 утром родственники уже со слезами на глазах умоляли сказать правду: да или нет. И опять ничего.
Им сказали только 27 вечером.
— Очередное собрание, — вспоминает шахтер Андрей Пирогов. — Ларин был и командир ВГСЧ, местный. Ему родственники задали вопрос. Он говорит, я вам врать не могу, у меня у самого родственник работает на 12‑м участке. Спасти шансов нет. Людей туда посылать — на верную смерть. Говорит, я своих ребят из ГВСЧ вернул обратно, в дыму им удалось пройти всего 50 метров за час, я не смогу к этой трагедии добавить еще горя. И тишина такая была… А потом такое ощущение, что все выдохнули. И поблагодарили его за правду.
В тот вечер, 27 февраля, Владлен Аксенов докладывал министру МЧС Владимиру Пучкову, что температура на участке, где предполагалось проводить работы, необходимые для локализации пожара, достигла 41 градуса, что пожар развивается, что возможен взрыв, что спасательная операция в таких условиях становится невозможной.
«Спасательная операция будет продолжаться», — сообщил спустя несколько минут журналистам Пучков.
Через пять часов на «Северной» произошел еще один взрыв. Погибли пятеро горноспасателей и один шахтер, который, возможно, вообще не должен был находиться под землей во время ликвидации аварии.
«Они думали, мы не останемся живыми»
— Речи о поисково‑спасательных работах уже не было никакой. Работа, которая велась 27 числа, касалась только тушения самого пожара. О вероятности взрыва все знали. Материал для перемычек (они необходимы для изоляции горящих выработок. — З. Б.) уже был опущен, нам нужно было доставить его непосредственно в зону и приступать к работам. В районе половины первого мы опустились. И только успели дойти до зоны задымленности, тут же шандарахнуло. Машинист примчался сам, клетьевой нас до последнего ждал, выскочил вместе с нами. Когда мы выехали, они там все наверху столпились, они думали, мы не останемся живыми… — рассказывает Иван (имя изменено), член вспомогательной горноспасательной службы (ВГС) шахты «Северная».
Такие службы есть при каждой шахте, в них входят шахтеры, прошедшие специальную подготовку: они должны заниматься ликвидацией аварии на начальной стадии, а после — помогать профессиональным горноспасателям.
— Когда я спускаюсь на аварийные работы, у меня есть респиратор, который действует 3 часа, я знаю, что и как делать. Когда 27 числа я ехал на 4‑й наряд (с часа ночи до семи утра, именно в этот промежуток времени произошел еще один взрыв. — З. Б.), я знал, на что шел, — продолжает Иван. — Но внизу я увидел двух человек, двоих работников со своего участка… Живые трупы с нами были. Если бы мы были ближе к месту взрыва, они получили бы ожог легких и все, они бы просто не смогли уйти оттуда никуда…
Иван говорит, что в ту ночь видел в шахте шестерых шахтеров — не членов ВГС и не горноспасателей. Их не имели права привлекать к работам по ликвидации аварии. У них не было респираторов, только обычные «банки» — самоспасатели, которых хватает на 50 минут.
— Слышал, как некоторых начальники уговаривали, как пристыживали. В конце концов, один парень согласился, позвонил, у него оставалось двое детей дома, он сказал, чтобы они ложились спать, что он не придет домой… И когда вот это все произошло, и Саша погиб… А если бы вот тот, у которого двое детей, не вышел?
Николай (имя изменено), тоже член ВГС, подтверждает: простых шахтеров уговаривало принять участие в ликвидации шахтное начальство:
— 27‑го сказали во вторую смену (с 13 до 19 часов) идти нашим шахтерам: проходчикам, добычникам. Все отказались идти. Политика такая: ну а чё вы, парни, ну ё-мое, общее дело делаем, шахту восстанавливаем, чем быстрее сделаем перемычки… Вторая смена отказалась. А Саня… Ему говорят: «Пойдешь? Нужен дизелист». Он сидел, думал, думал… Ну ладно, говорит, пойду. И все.
Николай уверен, что Александр Адамов, погибший вместе с горноспасателями ночью 28 февраля, не был членом ВГС. И еще четверо пострадавших при третьем взрыве («Двое в больницу попали, двое так, амбулаторно») тоже не должны были находиться под землей.
— Какая там «банка»… там все поуносило, мужики без света, без касок выходили, как из «9‑й роты», из дыма, черные все, закопченные, ни касок, ничего…
Ни один из членов ВГС, с которыми я говорила, так и не могут понять, зачем к ликвидации аварии привлекали обычных шахтеров. Особенно учитывая то, что в Воркуту перебросили профессиональных горноспасателей из Кемеровской области.
Газ
Ростехнадзор неоднократно проверял шахту «Северная», в том числе в феврале, незадолго до трагедии. Никаких существенных нарушений в ходе проверок выявлено не было. Спустя несколько дней после аварии глава Ростехнадзора Алексей Алешин доложил президенту Путину о «какой-то аномалии в выработанных породах» и о «целом метановом облаке», которое внезапно — из-за аномалии — пришло в лаву и спровоцировало аварию.
— Бред, — коротко говорят шахтеры.
У компании «Воркутауголь» — пять шахт (теперь четыре, поправляют горняки). Печорский угольный бассейн — крупнейший по запасам в Европе. Угли в основном жирные, в том числе марки 2Ж, необходимые для черной металлургии. Часть из них идет на Череповецкий металлургический комбинат, который так же, как и «Воркутауголь», принадлежит «Северстали».
Все шахты, кроме «Воргашорской» — сверхкатегорийные по газу. Еще в советское время в Воркуте хотели построить теплоэлектростанцию, которая работала бы на шахтном метане. И ее построили, правда, небольшую, для нужд самой шахты. Это произошло, когда «Воркутууголь» выкупила «Северсталь».
С приходом этой компании, были, наконец, решены проблемы с задержками по зарплате, признают шахтеры. Закупалось новое оборудование. Началась борьба за безопасность на производстве.
— Мордашов (владелец «Северстали». — З. Б.) говорит: «Я полтора миллиарда потратил на безопасность или сколько там…» «Верю, — говорит горнорабочий с 12‑го участка Роман. — А он отследил, куда ушли эти деньги? У него есть вообще люди, которые могут это проверить?»
Везде появились алкотестеры, за пьянку стали увольнять — это правда. Везде: на баннерах в городе, на шахтерских автобусах, даже в лифтах — призывы соблюдать безопасность на производстве. На шахтах была установлена современная система автоматической газовой защиты. Стационарные датчики постоянно отслеживают концентрацию метана в воздухе, и при превышении заданных параметров в лаве автоматически должно отключаться электричество.
Вмешаться в работу системы невозможно, утверждают в «Воркутеуголь». Но почти каждый шахтер знает по крайней мере два-три способа, не связанных с хрестоматийным закидыванием датчика фуфайками. Самый простой — опустить ниже (метан легче воздуха и скапливается под кровлей), если датчик жестко не зафиксирован на месте. Перевесить туда, где метана меньше, на свежую струю. «Немножко замазать патрон», через который в датчик поступает воздух.
Некоторые шахтеры даже рассказывают об этом комиссии по техническому расследованию. Под протокол.
Горнорабочий очистного забоя Андрей Пирогов — он работал на 12‑м участке, где произошел первый взрыв, — рассказывает, что показания стационарных датчиков отличались от показаний карманных анализаторов, которые выдают каждому перед спуском в шахту.
— Стационарные, которые отвечают за отключение электроэнергии, показывали меньшее значение.
— Большая разница была?
— Приличная. И полпроцента, и процент, и два, и три.
— Вы хотя бы раз видели, чтобы отключалось электричество?
— Да, неоднократно. Когда комиссии, проверки идут, все приводят в порядок. Стараются, во всяком случае. Грубых нарушений, как обычно, не выявляют. Когда начинались проблемы с газом, единственное мероприятие, которое проводили в последнее время, — вот такие манипуляции с датчиками.
— Пробовали сами останавливать добычу?
— Бывало. Придумывали всякие варианты, что занимаемся работами, связанными с креплением или доставкой — потому что страшно становилось. Но начинались звонки сразу сверху: «Что стоим?», «Когда поедем?», «Сколько будем стоять?», «Будете писать объяснительные» и так далее. Мы им: газ. Они: «У нас все нормально» или «Наши датчики показывают — все хорошо».
Все шахтеры, с которыми я общалась, говорили, что их зарплаты напрямую зависят от добытых тонн или пройденных километров. Все говорили, что планы по тоннам и километрам постоянно росли.
* * *
— Кого подняли одними из первых... Это Андрей Поздняков и Влад Фурманов. В шахте остались Сергей Шишкин и Александр Сквирский. У Саньки маленькие дети… Рома Тила с 12‑го участка. И Женя Цурков с ВГСЧ погиб… Я с ними работал со всеми.
Когда первые похороны были, после «Центральной», мне тогда почти 18 лет было, так еще не осознавал. Вот когда потерял на «Северной» двух человек, с которыми прообщался, считай, год, хорошо прообщался… «Воркутинская» — 15 человек, из тех, что погибли, я очень хорошо знал. Я с ними почти два года там пробыл… — перечисляет Аркадий Сорокин, и я не успеваю считать.
Ему всего 35. Из них 13 — под землей.
— Меня на похоронах до такой степени начало трусить… Когда Андрюху похоронили и Влада не так сильно. Но когда я приехал на эту панихиду (4 марта в городе состоялась панихида по погибшим горноспасателям и горнякам, тела которых не подняли из шахты. — З. Б.), это трындец. Стоял у гроба Жекиного, слезы градом лились. Вышел, покурил, успокоился немного и тут как раз фотографии, Серега Шишкин и Александр Сквирский. Андрюху, Влада — дело в том, что их-то похоронили. А здесь вообще ничего. Просто тупо фотографии. И все. К тем пацанам, я знаю, что я могу прийти на кладбище и поговорить, попрощаться. А тут-то нет. К кресту я пойду на шахте? К фотографии? Зная, что они вот там остались…
Аркадий много рассказывает про аварию на «Воркутинской» — в 2013 году там из-за взрыва метана и угольной пыли погибло 19 человек. Говорит, что об этой аварии очень быстро забыли, буквально за месяц. И выводов не сделали. И того, кого нужно было наказать, не наказали.
Сам Сорокин на шахте уже не работает. Уволился, уехал в Крым, стал строителем. Но эти истории — бесконечных, бессмысленных угольных смертей — не отпускают.
О том, чтобы навсегда уехать из Воркуты, мечтают многие. Но мало у кого получается. Кредиты. Ипотеки. Даже если есть своя квартира — продав ее, вряд ли получится купить что-то приличное в средней полосе, в Сибири или на юге. Тем, кто давно работает на севере, положено жилье «на большой земле», или как здесь говорят — в России. Мама Аркадия подала документы в 1997‑м. Мы посчитали — ее очередь на квартиру подойдет еще через 19 лет.
— Здесь снег сходит в июне где-то. И выпадает в конце августа, после Дня шахтера. Меня родители сюда привезли в 7 лет, из Луганской области, — рассказывает еще один шахтер, Андрей. — Вот тогда я последний раз настоящую весну видел. Помню до сих пор, как она пахнет… А больше нет, не случалось. Но надеюсь, еще увижу когда-нибудь.
0
22.00
