Одиночество и недоверие. Недоверие, как причина одиночества. И одновременно — как его следствие. Поговорить не с кем — горькая самоирония с упоминанием Махатмы Ганди прозвучала задолго до сегодняшних обстоятельств абсолютного одиночества («После смерти Махатмы Ганди поговорить не с кем», из ответов на вопросы западных журналистов перед саммитом G8, 1 июня 2007 года). Он уже утратил свою прежнюю роль весов и функцию арбитра. Это раньше он предпочитал стереофонию — слушал и Игоря Сечина, и Алексея Кудрина. Сейчас ему уже достаточно слушать самого себя. И почти равнодушно наблюдать за тем, как Сечин просит отдать ему две трети Фонда национального благосостояния, а министр экономического развития Алексей Улюкаев говорит, что это невозможно.
У него четкая картина мира. Рисунок: на контурную карту нанесло основное чувство — обида. Коллективный «Уралвагонзавод» его понимает, да и то не всегда — точно ведь держит за пазухой камень: попробуй только не накормить семью хлебами и майскими (2012 года) указами президента. Иностранные лидеры — не понимают. Они всегда настороженно к нему относились и загнали в угол с этой самой Украиной. Притом, что все начиналось много лет назад с игривых разговоров — а почему бы России не вступить в НАТО.
Украину он искренне считает в лучшем случае «сложносочиненным государством», то есть, если судить по его речи в Сочи на Валдайском форуме 24 октября 2014 года, не признает существование этой страны исторически оправданным — такая окраина империи, провинция без моря (теперь уж точно без моря): «А вы что, не знаете, что ли, что после Второй мировой войны часть территорий была прирезана к Украине как результат Второй мировой войны? Часть отрезали от Польши, от Венгрии, по-моему. Львов каким был городом, если не польским? Вы что, не знаете об этом, что ли? Зачем вы мне такой вопрос задаете? За это Польше добавили территории, изгнав немцев из ряда восточных областей. Спросите, там есть целые объединения так называемых изгнанных».
То, что произошло с Украиной, — это заполненная контурная карта, перенесенная из головы первого лица России на физический ландшафт: юго-восток и Крым — не украинские. Президент так видит. Но чтобы он предпринял конкретные шаги для реализации умозрительной конструкции на практике, его нужно было спровоцировать на это. И им, Западу, США, тем, кто финансирует «оранжевые революции» (сами же люди на восстание не поднимаются — так не бывает, считает Путин ), это удалось. Теперь он и его друзья (а друзья ли они на самом деле?) — изгои. И ему это не нравится. Друзьям — тоже.
Сергея Иванова Колин Пауэлл пригласил в Америку читать лекции. А он не смог поехать из-за санкций...
После сочинско-валдайской речи на ужин к Владимиру Путину было приглашено 12 человек. Говорят, организаторы опасались, что не соберут кворум, — не всем было интересно второй раз за вечер слушать президента. Дожили. Ужинали, как в фильме Никиты Михалкова «12». Наши (в основном, от организаторов) и иностранцы. Один умный иностранец спросил Путина: «Неужели вы никому из европейских лидеров не доверяете?». «А вы?» — быстро среагировал президент....
И комплекс неполноценности
Вот так рождается причудливая смесь синдрома превосходства над Западом с комплексом неполноценности по отношению к Западу. Послевоенные правила, говорил Путин на сочинском Валдае (еще один причудливый российский географический парадокс), писались под биполярный мир. Советского Союза боялись — не хотели провоцировать на ядерную войну. Потом СССР не стало, и бояться перестали. А раз перестали боятся — перестали и считаться.
Обида читается и в кремлевской речи 18 марта 2014 года, когда Путин объявил о присоединении Крыма России: «...нас раз за разом обманывали, принимали решения за нашей спиной, ставили перед свершившимся фактом. Так было и с расширением НАТО на восток, с размещением военной инфраструктуры у наших границ. Нам все время одно и то же твердили: «Ну, вас это не касается». Легко сказать, не касается. Так было и с развертыванием систем противоракетной обороны. Несмотря на все наши опасения, машина идет, двигается. Так было с бесконечным затягиванием переговоров по визовым проблемам, с обещаниями честной конкуренции и свободного доступа на глобальные рынки...» Эта речь не просто знаковая — ее Путин писал сам (The New Times это подтвердили два разных и весьма осведомленных источника) — спичрайтеры принесли про- ект, а он потом три дня ее переписывал и вложил в нее то, что раньше скрывал, а теперь решил — да плевать, рубикон пройден, Крым наш, дипломатия по боку, либо он спиной на татами, либо Обама с Меркель и всеми остальными у его ноги: «Нам сегодня угрожают санкциями, но мы и так живем в условиях ряда ограничений, и весьма существенных для нас... Нас постоянно пытаются загнать в какой-то угол за то, что имеем независимую позицию... Но все имеет свои пределы». И не нашлось в Кремле советчика, кто бы сказал ему, что бесконечные жалобы («не спросили», «не позва- ли», «обманули») — это демонстрация слабости, а не силы.
Потому медведь и ушел в свою таежную берлогу? «/.../ Медведь ни у кого разрешения спрашивать не будет. Вообще он считается у нас хозяином тайги и не собирается, я знаю это, куда-то переезжать в другие климатические зоны, ему там неуютно. Но тайги он своей никому не отдаст», — сказал Путин в Сочи, отвечая на вопрос ведущего очевидно заранее заготовленной метафорой. Правда, климатические зоны этого медведя привлекают разные — Крым и кусок Украины он прихватил по дороге как «свое». А уйдя в «тайгу», даже не предложил своих правил по перестройке миропорядка — и от обиды, и потому, что предложить, в сущности, после того, как было столько дров наломано, нечего.
В кольце друзей
Путин не Сталин: какие уж там массовые репрессии. Путин не Сталин: он не антисемит, борьба с «иностранными агентами» не конвертируется в борьбу с безродными космополитами.
Путин как Сталин: болезненное недоверие, безуспешный поиск родной души, навязчивые представления о мире как о большой вражеской закулисе, о деньгах, которые платятся Америкой за то, чтобы уязвить его лично, о внутренней «пятой колонне», которую надо прижать, с которой нельзя разговаривать, для которой он припас нарочито дикое законодательство и точечные репрессии: «Некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны — разного рода «национал-предателей» — или рассчитывают, что смогут ухудшить социально-экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей?» (из кремлевской речи 18 марта 2014 года).
Все, что вы хотели знать о Путине, но боялись спросить — на эти вопросы он, наконец, ответил...
Президент дает развернуться Сечину и не одергивает его, наблюдая, как корчатся в экономическом тупи- ке Минфин и Минэкономразвития. И он же способен держать в подвешенном состоянии старого соратника, главу РЖД Владимира Якунина, подтвердив его полно- мочия лишь через три месяца раздумий.
И как при Сталине — никто слова против не скажет. А, может, он ждет этого слова против. Но соратники, превратившиеся в лебезящую челядь, на это уже не способны. Да и кто знает, чем закончится это самое слово против. Он и сам не знает, как отреагировал бы на внутреннюю фронду.
Элиты, может, и раскалываются. Только не по отношению к нему самому. Единственное, что их не раскалывает — полная лояльность первому лицу, подпитываемая у кого командным духом, у кого — природным конформизмом, у кого — страхом.
Возможно, у кого-то остаются надежды на то, что он еще внутренне, для самого себя, не перешел «красную черту». Например, Алексей Кудрин, выступая 1 октября в Эдинбургском университете, сказал, что он надеется на прагматизм Путина, то его свойство, которое позволило когда-то петербургским либералам в девяностых считать Владимира Владимировича едва ли не членом свой команды: «Боюсь, сейчас мы имеем плохие политические условия для таких реформ. Поэтому я пессимист, думаю, эти четыре года мы потеряем для реформ. Даже если санкции уйдут, то наш потенциал роста — 2,5 %. Но я знаю Путина, и у меня всегда есть надежда, что он, как человек прагма- тичный, изменит эту ситуацию»,— говорил Кудрин, которого президент уже с лета не принимает, и было не понятно: то ли себя уговаривает, то ли аудиторию успокаивает.
Едва ли сценарий октября 1964 года со снятием Никиты Хрущева грозит президенту. Но такая ситуация, как ни странно, идет против тренда. Милан Сволик из Университета Иллинойса изучил статистику «неконституционных» отстранений авторитарных правителей от власти с 1946 по 2008 год. В результате народных волнений ушло всего лишь 11 % авторитарных лидеров, а вот две трети, 68 %, были скинуты «инсайдерами режима», то есть своими. История «Башнефти» в этом смысле показательна. Не хочешь сам стать жертвой — определи шею, на которую должны броситься волки. Чтобы грызли друг друга, но не патрона. Такие вот сдержки и противовесы.
Крепость из слоновой кости
А в его личной картинке все хорошо. Экономические трудности — это результат исключительно внешних факторов. Народ его любит — у кого еще такие рейтинги? А то, что бюджет не сводится, рубль падает... Так пусть сводят министры, им за это деньги платят. Но только чтобы майские указы все равно при этом были исполнены!
У него ощущение миссии одинокого вождя. Я тут — главный националист, говорил он на том же сочинском Валдае. Но не такой, как вы думаете. Националист — тот, который в одиночку борется за благо страны, народа, государства. И да, в этом смысле прав этот прямой, как развернутая в пространстве мозговая извилина, Вячеслав Володин: государство — это он. Россия — это он. Как Сталин — это Советский Союз.
Он строит свою башню из слоновой кости. А на выходе получается осажденная крепость. Или кафкианский Замок.
Челядь же подражает патрону — крепит оборону, развешивает колючую проволоку, запасается продуктами отечественного происхождения....В обозе Путина больше врачей, чем в обозе Сталина. Да Сталин и не ездил никуда — ни по стране, ни по миру. Но врачам не доверял: отказался от их услуг за несколько месяцев до кончины. Как отказался на рубеже 1952-1953 годов от самых верных ему людей — начальника охраны Власика и начальника секретариата Поскребышева.
Должно быть, врачам Путин еще доверяет. Значит, одиночество при почти 90-процентной поддержке — не полное.
Путин, наверное, не доверяет и этим 90%. Слишком высокий показатель, чтобы быть правдоподобным. Здесь какой-то подвох. И чрезмерная высота — больно падать.
Главное же в этих 90 % — равнодушие к нему: «Поддерживаем, поддерживаем... Только отстаньте». Как падение цены на нефть, падение рейтингов — безжалостное в своем равнодушии к последствиям.
А ведь он столько сделал для них. Он дал им стабильность и Крым.
А они...
Поэтому и нужен безжалостный и всепроникающий авторитарный контроль.
Спаситель
Однако вспомним, что «сокрытый двигатель его» — не только обида, но и мессианизм. Анатомию обиды можно изучать по валдайской речи. Рентген мессианизма — выступление на приеме по случаю Дня народного единства 4 ноября. Праздник приурочен к окончанию Смутного времени, объясняет президент собравшимся. Тонкий намек на современные обстоятельства. Это — его праздник, потому что до 1999 года, времени прибытия к подножью престола, в России было Смутное время.
А дальше — четкое объяснение: «Боль за страну, за междоусобную вражду, за безвольную власть, за предательство Родины объединила тогда людей разных национальностей и вероисповеданий... С тех пор прошло более четырех веков, но драматические события того времени остаются вечным историческим уроком для нас, назиданием для всех поколений, правилом для нас. Правилом свято беречь и защищать свои национальные интересы, напоминанием о том, что их забвение может подвести к пропасти распада, гибели страны, что ее суверенитет имеет такую же фундаментальную ценность, как свобода и демократия».
106.0
70.00
