История тайных обществ, казалось бы, хорошо изучена, но остается неразрешенным главный вопрос: зачем декабристам была нужна революция?
14декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге было расстреляно каре из трех полков, выведенных на площадь мятежными офицерами, мечтавшими о реформах и Конституции.
Участник восстания, морской офицер Николай Бестужев, вспоминал: «Первая пушка грянула, картечь рассыпалась; одни пули ударили в мостовую и подняли рикошетами снег и пыль столбами, другие вырвали несколько рядов из фрунта, третьи с визгом пронеслись над головами и нашли своих жертв в народе, лепившемся между колонн сенатского цоколя и на крышах соседних домов. Совершенная тишина царствовала между живыми и мертвыми. Я… стоял точно в том же положении, смотрел печально в глаза смерти и ждал рокового удара; в эту минуту существование было так горько, что гибель казалась мне благополучием». А Михаил Сперанский — незадачливый либеральный реформатор предшествующего царствования, — глядя вечером 14 декабря в окно на Сенатскую площадь, с отчаянием произнес: «И эта штука не удалась!»
Спустя две недели в маленьком городе Василькове, под Киевом, восстал Черниговский полк. Восставшие продержались пять дней, после чего тоже были рассеяны картечью. «Я привел роты, мною водимые, в порядок, приказал солдатам не стрелять, а идти прямо на пушки и двинулся вперед со всеми остававшимися офицерами. Солдаты следовали нашему движению, пока попавшая мне в голову картечь не повергла меня без чувств на землю. Когда же я пришел в себя, нашел батальон совершенно расстроенным и был захвачен самыми солдатами в то время, когда хотел сесть верхом, чтобы стараться собрать их», — показывал на следствии руководитель восстания Сергей Муравьев-Апостол.
В декабре 1825 года в России, по словам Юрия Тынянова, «переломилось время». Исчезли воспитанные Отечественной войной отважные «люди двадцатых годов». «Лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лосинами щек, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной небесной голубизны».
Император Николай I, восшествие которого на престол было омрачено этим «досадным происшествием», иронически называл декабристов Mes amis de quatorze («Мои друзья четырнадцатого») и надеялся, что имена его «друзей» вскоре забудутся. Забудутся еще и потому, что благодетельная власть сама проведет все необходимые реформы. Для чего была устроена небывалая до тех пор в России властная вертикаль — все существенные решения вырабатывались в николаевское царствование в Собственной Его Императорского Величества канцелярии, разросшейся до размеров крупного ведомства из шести отделений (самое знаменитое — Третье отделение — занималось политическим сыском).
Однако почти два столетия спустя можно констатировать: император ошибся. Декабристы не только не стерлись из активной исторической памяти, но сделались образцом и идеалом для нескольких поколений российских вольнодумцев, даже и вовсе не склонных к мятежам. О декабристах написаны сотни книг и тысячи статей, сняты документальные и художественные фильмы.
История тайных обществ, казалось бы, хорошо изучена, но остается неразрешенным главный вопрос: зачем декабристам была нужна революция? Хорошо осознанные истины о «чистоте намерений» членов тайных обществ, о революционном «духе времени», об экономической и социальной отсталости России, о «производительных силах» и «производственных отношениях», об ужасах крепостного права еще не способны объяснить, почему молодые офицеры, отпрыски лучших фамилий империи, в 1816 году вдруг решили составить антиправительственный заговор. Зачем они избрали для себя скользкий путь политического заговора, через 10 лет окончившийся для некоторых виселицей, а для большинства — сибирской каторгой?
Вопрос этот возник не сегодня, его задавали себе и современники декабристов. Так, узнав о 14 декабря, престарелый Федор Ростопчин (государственный муж недюжинного ума и сильный публицист, по воле Льва Толстого оставшийся в памяти потомков только как нелепый московский генерал-губернатор) недоумевал: «Во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь князья — попасть в повара». Почти в тех же словах отметил парадоксальное противоречие движения и ровесник декабристов князь Петр Вяземский: «В эпоху французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями, у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками».
Подобные формулировки, конечно, никак не приближают к пониманию смысла декабристского движения. Как не объясняют его и общие фразы о том, что декабристы хотели принести себя в жертву ради дела освобождения крепостных крестьян — действовали «для народа, но без народа».
Если бы главной целью декабристов действительно было крестьянское освобождение, то для этого им было вовсе не обязательно, рискуя жизнью, организовывать политический заговор. Им стоило только воспользоваться указом Александра I от 20 февраля 1803 года — Указом о вольных хлебопашцах — и отпустить на волю собственных крепостных. Согласно этому указу, помещикам разрешалось освобождать крестьян целыми общинами — с обязательным наделением их землей. Известно, что никто из участников тайных обществ этим указом не воспользовался. Более того, летом 1825 года, за несколько месяцев до восстания Черниговского полка, будущие участники этого восстания бестрепетно подавили крестьянские волнения в украинской деревне Германовка.
Причина возникновения движения декабристов кроется отнюдь не в сочувствии дворянства народу. Просто в условиях абсолютизма и сословности человек четко понимает предел собственных возможностей: если его отец всю жизнь «землю пахал», то и его удел — быть крестьянином, если отец — мещанин или торговец, то и судьба сына, скорее всего, будет такой же. А если отец — дворянин, генерал или вельможа, то эти ступени вполне достижимы и для его детей. И при этом никто из подданных сословного государства — ни крестьянин, ни мещанин, ни дворянин — никогда не будет принимать реального участия в управлении государством, не станет политиком. Политику в сословном обществе определяет один человек — монарх. Остальные, коль скоро они стоят близко к престолу, могут заниматься политическими интригами.
В подобном обществе мыслящему человеку тесно. Тесно, вне зависимости от того, какого он рода, богат или беден. Более того, чем человек образованнее, тем острее он эти рамки ощущает. Так, еще Александр Радищев писал о «позлащенных оковах», сковавших русское дворянство. А людям начала XIX века, образованным офицерам, прошедшим войну, смириться с таким положением вещей было никак невозможно. «В отношении дворянства вопрос о реформе ставится так: что лучше — быть свободным вместе со всеми или быть привилегированным рабом при неограниченной и бесконтрольной власти?
Истинное благородство — это свобода; его получают только вместе с равенством — равенством благородства, а не низости, равенством, облагораживающим всех», — утверждал декабрист Николай Тургенев.
Декабристы мыслили себя, прежде всего, политиками. Более того, политиками, ставившими перед собою цель ниспровергнуть существующий режим, сломать абсолютизм и сословность. Цель определяла средства, в том числе и такие, которые не согласовывались с представлениями о поведении дворянина и офицера: цареубийство, финансовые махинации, подкуп, шантаж и т.п.
Составляя заговор, декабристы не могли не знать, что по российским законам — в которых умысел на совершение государственного преступления приравнивался к самому деянию — за то, чем они занимались на протяжении почти десяти лет, вполне можно заплатить жизнью. Не могли не знать, что империя сильна, что сила не на их стороне и что добиться торжества их собственных идей будет трудно, практически невозможно. Знали, но все же вели смертельно опасные разговоры, писали проекты конституций, выводили полки на Сенатскую площадь и в степи под Киевом.
Мог ли мятеж «кончиться удачей»?
Трудно сказать. С одной стороны, бурное «осьмнадцатое столетие» было богато успешными переворотами. Но с другой стороны, все 10 лет существования тайных обществ лидеры заговора не могли найти общий язык, не могли договориться о том, кто будет главным в новом российском правительстве. Павел Пестель, руководитель Южного общества, главного врага своего видел в руководителе Северного общества Сергее Трубецком, Трубецкой платил Пестелю тем же. Заговорщики никак не могли поступиться амбициями и договориться о совместных действиях, а это значительно уменьшало их шансы на успех.
Однако победа императора Николая I над декабристами обернулась историческим поражением страны. Николаевская империя рухнула в 1855 году в катастрофе Крымской войны. И даже самые рьяные защитники этой империи были вынуждены признать крах «порядка», основанного на «духоугашении». Монархист Федор Тютчев написал на смерть Николая I:
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые, и злые, —
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
Неудача декабристов не помешала им победить в иной плоскости — моральной и нравственной. Собственно, члены тайных обществ остались в активной исторической памяти именно потому, что впервые попытались открыто протестовать против ограничения прав. Более того, они стали символом борьбы за человеческие права, оказавшим мощное и долговременное влияние на русское общественное сознание и культуру (от стихов Пушкина до песен Галича и фильма Мотыля «Звезда пленительного счастья»). Едва ли не каждый, кто мыслил себя в оппозиции «духоугасительному» режиму (монархическому или советскому), ассоциировал себя с декабристами.
Поэтому многие и сегодня могут сказать без всякой иронии: декабристы — nos amis de quatorze.
51.0
119.00
