ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Март 19, 2020

В книге «Жизнь в конце времен» философ Славой Жижек высказывает предположение, что либерализм и связанный с ним глобальный капитализм достигает в XXI веке кризисной точки. Жижек называет четырех «Всадников Апокaлипсиса», которые возвещают о конце существующего порядка: экологический кризис (который считает сильно недооцененным), последствия биотехнологической революции (рынки и правительства не могут контролировать или регулировать ее, и она приводит к новому разделению общества между теми, кто сможет оплачивать генетические манипуляции для умственного и физического усовершенствования, и всеми остальными), борьба за сырье, пищу и чистую воду, а также взрывной рост социального расслоения и неравноправия.

Вопросов больше, чем ответов, так как «настоящее» всегда находится в движении, и едва ли возможно с полной уверенностью зафиксировать те явления и тенденции, которые станут наиболее драматичными. Может быть, некоторые наши достижения покажутся в будущем незначительными, другие попросту не удастся закрепить, зато и страшные прогнозы не воплотятся. Мы подходим к точке исторического развития, в которой нам придется пересмотреть базовые понятия, и заново возникнет кантовский вопрос: что такое человек? Предлагаю рассмотреть эти изменения в деталях.

Стресс, порожденный нарастающей сложностью мира и стремительными переменами, сочетается с разочарованием в демократии. После окончания Холодной войны либерализм восторжествовал практически во всех странах и на поверку оказался единственной работоспособной моделью человеческого общества. «Либеральный миф» предполагает универсальные ценности: права человека, свободный рынок, всемирную экономику, внутри которых всем — и частным лицам, и объединениям людей, и государствам — обеспечено процветание и доля от «растущего пирога». Объявленный Френсисом Фукуямой «конец истории» подразумевает прекращение соперничества двух систем, устранение опасности крупной войны, объединенное свободное человечество.

Но и через 30 лет после падения Берлинской стены либеральный капитализм не подарил людям утопию, на которую они надеялись, и во многих бывших коммунистических странах кандидаты-социалисты показывают хорошие результаты на выборах. По мере роста числа «игроков» на международной арене, их экономической мощи и уверенности в своих силах, всё труднее становится договариваться о совместных действиях. В успешно развивающихся странах появляется гордость за свои достижения и стремление к признанию их на международной арене. Тем самым любые проблемы современности рассматриваются именно как последствия либерализма и свободного рынка, и в качестве противоядия часто предлагается возвращение к национализму или даже неким архаическим формам управления.

Чтобы люди платили налоги и отдавали жизнь на войне, нужны мощные национальные мифы и символы, сложный аппарат пропаганды и просвещения. Национализм — вовсе не архаический пережиток, избавившись от которого мы бы очутились в мире либерализма и всеобщего братства. Национализм весьма силен в таких процветающих странах, как Швеция, Германия и Швейцария, а страны, лишившиеся национальных уз, чаще всего погружаются в хаос племенных войн, как Сирия, Ливия или Афганистан.

Поначалу права человека распространялись на весьма ограниченный круг европейцев и их потомков в колониях. Все прочие расы, женщины, религиозные, сексуальные и любые другие меньшинства исключались из привилегированного круга. Современный либерализм сулит человеку свободу выбора, причем информированного выбора. Это касается не только политики, но и решений, где жить, какую предпочесть профессию, с кем общаться, что покупать. Хотя Вторая мировая война воспринималась в западных странах как борьба за демократические ценности против тоталитаризма, фашизма и расизма, освобожденные от гитлеровских войск европейцы поспешили восстановить колонии. Постепенно круг борьбы расширялся: либерализм не только боролся против коммунизма, но и признал коммунистические ценности равенства и социальной солидарности как свои исконные. Даже США с их крайним индивидуализмом в экономике ввели пособие под девизом: «У голодного ребенка нет свободы». В итоге Холодной войны победил усовершенствованный либеральный «пакет». В него входят права человека, демократические институты, свободный рынок, социальные гарантии (образование, медицина, пособия, пенсия).

Страны Восточного блока и бывшие колонии спешили внедрить либерализм, иногда в карикатурном виде «дикого капитализма», как это происходило и в нашей стране: мол, всеобщие выборы и «невидимая рука рынка» утрясут все проблемы и склеят разногласия.

Но завышенные ожидания «новоиспеченных либералов» и ревнивые опасения тех, кто считал, что эти «новые» пришли на готовенькое, в результате мирового финансового кризиса 2008 года обернулись разочарованием в современной форме либерального капитализма и особенно возмущением против глобализма.

Обвинения взаимно уравновешивают друг друга: жители развивающихся стран опасаются, что под видом демократии им навязали старую колониальную власть, уничтожают самобытную культуру, забирают ресурсы, что богатые страны якобы стремятся ограничить рождаемость в развивающихся странах и закрепить неравенство, и находят утешение в националистической риторике.

В развитых же странах полагают, что их работу отнимут иммигранты или производство уйдет туда, где труд дешевле, всеобщие выборы — надувательство, европейская культура уничтожается исламом (или самой европейской толерантностью), а элита становится все богаче и стремится сократить население и усилить неравенство. Во многих странах Третьего мира складывается средний класс, и теперь уже развитые страны опасаются конкуренции. Свидетельством этого может служить вся предвыборная риторика Дональда Трампа. Но кто кого больше эксплуатирует: американская Индиана Индию или наоборот? Это похоже на шутку, но штат Индиана чуть было не передал управление налогами индийской компании, однако показалось политически некорректным отдавать работу гражданам другой страны, и в итоге выбрали местную компанию. Зачастую угрозу представляют друг для друга сами же страны Третьего мира. Так, Китай вытеснил с рынка многих производителей и подорвал традиционные ремесла азиатских стран, предложив взамен дешевые изделия из пластика.

Означает ли это, что «конец истории» вовсе не наступил (разве что грозит наступить в форме ядерной войны), зато наступил «конец либерализма»? Многие философы и экономисты полагают, что либерализм в том или ином виде сохранится, но необходим отказ от глобализма: различие культур и политических систем все равно не позволит действовать согласованно. К тому же глобальный мир слишком сложен, а либерализм предполагает, что важнейшие решения принимаются рядовыми гражданами. В условиях глобализма выборы и другие политические решения с помощью голосования превращаются в профанацию или даже манипуляцию — простые люди не в состоянии разобраться в хитросплетениях интересов, отличить правду от пропаганды, осознать опасность новых информационных технологий.

Например, избиратели регулярно высказываются против атомных электростанций, потому что видят опасность в атоме, хоть и мирном, а не в парниковом эффекте, от которого мы можем погибнуть уже в XXI веке.

Но возможно ли сохранить «либерализм без глобализма» и не обращаются ли доводы антиглобалистов также и против либерализма в его привычной форме? Совместимы ли всеобщее право голоса, уважение к свободному волеизъявлению каждого с концепцией информированного выбора в условиях бесконечно сложного мира?

А ведь информационные технологии способны разгадать действующие в нашем мозгу алгоритмы, более того — могут на них повлиять или же принять за нас решение. Не сменится ли демократия автоматическим управлением, не будут ли вместо избирателей и президентов действовать алгоритмы и искусственный интеллект? За этой борьбой, как против глобализма, так и против либерализма, за откатом к традицион­ному и национальному, прячется иной, экзистенциальный страх: меняется само понятие о человеке.

Из всех новых технологий определяющими для XXI века станут биологические и информационные технологии. Развитие информационных технологий вплотную подошло к созданию сильного искусственного интеллекта. Искусственный интеллект обладает даже теми качествами, которые мы привыкли считать сугубо человеческими. Например, интуиция на поверку оказывается чрезвычайно быстрой обработкой сигналов и сопоставлением их с накопленным опытом. Последние двести лет человек привык чувствовать себя хозяином природы, но сейчас мы опасаемся, что создаем себе другого господина: либо международную элиту, либо и вовсе искусственный интеллект, многократно превосходящий человеческий.

Искусственный интеллект уже вокруг нас, от беспилотных машин и дронов до виртуальных помощников и программ для перевода. Распознавание голоса развиваются столь высокими темпами, что разговаривать с компьютером становится нормой. Любую вещь можно сделать «умнее», встроив в нее чип и при помощи облачных технологий соединив с глобальным искусственным разумом. Умные вещи сами выберут режим стирки, умные игрушки смогут общаться с ребенком и станут больше похожи на домашних любимцев, умные датчики смогут круглые сутки контролировать состояние больного и подбирать лечение.

Принципиальное отличие нынешней ситуации от опыта, который был у человечества в прошлом в том, что раньше технологии освобождали человека от физического и монотонного труда, а теперь вытесняют там, где человек привык считать себя незаменимым. Нас ждет появление роботов-врачей, юристов, финансистов. Уже сейчас значительную часть биржевой игры осуществляют компьютерные программы-трейдеры.

Кроме того, раньше по экспоненте росло потребление. Если появлялся способ быстро производить вместо одного автомобиля десять, находились и покупатели на эти машины. Но сейчас вторжение искусственного интеллекта на рынок труда означает банальное сокращение рабочих мест. Да, в краткосрочной перспективе государство может смягчать проблему, спонсируя переквалификацию кадров и тормозя введение новых технологий. В долгосрочной же перспективе обществу придется перестраивать отношение к труду и заработной плате.

Некоторые развитые страны присматриваются к идее базового дохода. Это решит самую элементарную проблему безработицы — люди хотя бы не умрут с голода, однако жизнь на пособие породит другие проблемы: работа — важнейший маркер социального статуса человека. С ней сопряжены основные права гражданина и возможность влиять на власть.

Сейчас работники могут добиться улучшений с помощью забастовки. Но как человеку с пожизненным гарантированным доходом заставить прислушаться к себе?

Этот новый этап развития человечества неизбежно усилит неравенство. Выгоды и ценности окажутся в руках небольшого числа людей благодаря эффекту платформы. Главным выгодоприобретателями изменений окажутся провайдеры интеллектуального и физического капитала: инноваторы, инвесторы, держатели акций и тому подобные. Чтобы предотвратить усугубление неравенства, нужно сбалансировать выгоды и риски цифровых платформ с помощью совместных инноваций. При всех проблемах мирового рынка хорошая новость заключается в том, что глобальная компьютеризация дает инструменты для создания новых форм политического влияния, неподконтрольных элитам, и недавние события наподобие Brexit в Великобритании и победы Дональда Трампа на выборах в США это доказали. Благо, что интернет вызывает к жизни новую экономическую и политическую модель — экономику «сопотребления». Технологии совместного пользования — это «третий путь», отрицающий как иерархию командной экономики, так и хаос рыночной. Люди в интернете взаимодействуют всё более интенсивно, охотно делятся информацией онлайн. Коллективное влияние сообщества несравнимо с влиянием всех его составляющих. Например, сайты типа Twitter, которые позволяют цитировать сообщения, могут стимулировать общественные дискуссии лучше, чем газеты и журналы.

За страхом потерять работу и остаться ненужным таится и главная экзистенциальная проблема XXI века: исчезновение человеческого вида в том виде, в каком мы привыкли себя представлять. Информационные технологии в сочетании с биотехнологиями постепенно делают наш мозг прозрачным. Алгоритмы наших решений теперь понятны, и на них можно влиять, можно даже принимать за нас решения. Ключевые слова в рекламе подбираются уже даже не с учетом целевой аудитории, а нацелены прямиком на поисковую систему, чтобы сообщение попало в топ.

На уровне отдельной личности возникает сильнейший страх не вписаться в эпоху перемен или же, наоборот, измениться слишком сильно и перестать быть собой. Этот страх проявляется и в виде протеста против либерализма и глобализма: человеку кажется, что он сохранит смысл, если продолжит принадлежать к традиционной культуре, и в этой цельности ему будет легче воспротивиться переменам.

Науке известны биохимические реакции, которые воспринимаются нами как эмоции и состояния души, и созданы лекарства, управляющие эмоциями. Означает ли все это, что обычный человек отменяется? И какие стратегии нам следует выстроить для индивидуального и видового самосохранения?

С одной стороны, человек рискует утратить неотъемлемые атрибуты, такие как свободу воли, экзистенциальные ценности, статус гражданина, а с другой стороны, открывается возможность для создания сверхчеловека (необязательно в ницшевском изводе).

На уровне социальном у людей существенно опасение, что под видом либеральной демократии на правительственном и мировом уровне осуществляется тотальная манипуляция и зомбирование. «Большие данные» делают нас «прозрачными», жизненно важные политические и экономические решения принимаются алгоритмами, информационные и биологические технологии управляют разумом и эмоциями. Не едем ли мы прямым рейсом в Дивный новый мир?

Нынешняя глобальная элита может использовать новые технологии для того, чтобы навсегда закрепить свое положение и на том прекратится всякая социальная мобильность и возможность демократии. Элита может улучшать ДНК своего потомства, обеспечить себе бессмертие, лишив такой возможности всех остальных, и тогда уже это приведет к непреодолимому социальному расслоению.

С другой стороны, биотехнологии способны продлить жизнь на столетия, наделить нас новыми органами восприятия, а тандем человека с искусственным интеллектом победит и человека, и машину. Один из главных «мостиков», который свяжет реальный и цифровой мир, — интернет вещей. Первым настоящим искусственным интеллектом станет сеть, состоящая из миллиардов чипов. Любое устройство или человек, присоединившись к этой сети, сможет пользоваться ее интеллектом и одновременно обогащать его собственным умственным потенциалом и опытом. Подобный нейроинтерфейс среди прочих разрабатывает компания Илона Маска «Нейролинк». В перспективе человека ожидает физическое бессмертие благодаря клонам или в форме компьютерной программы.

Человек будет все время заново изобретать самого себя: технологии изменят само понятие «быть человеком», преобразятся фундаментальные структуры жизни, основным качеством человека станет изменчивость. Гендерная идентичность станет подвижной, компьютерный интерфейс и дополненная реальность одарят человека новыми ощущениями.

Возможно, появятся новые формы воплощения человеческой жизни, от киборгов до человека, реализованного в облаке данных.

Поиски идентичности сделаются намного более сложными и насущными, чем когда-либо в предшествующие эпохи. Да это уже и происходит, чем вызван высокий уровень стресса современной жизни. Мы наблюдаем повсеместные попытки «сохранить стабильность» и «старый мир»: в лучшем случае новейшие достижения проносятся мимо стран и людей, которые не желают меняться, в худшем — возникает цивилизационный конфликт.

Различные мифы и нарративы, на которые человек привык опираться — национальные, культурные, религиозные — отпадают, и остается лишь индивидуальный, либеральный, постчеловеческий миф. Этот миф призывает бороться за свободу и творить, каждый раз заново решая вопрос о том, кого можно отнести к человеческому роду. Семиотик и философ Вадим Руднев, отвечая на вопрос о том, каждый ли представитель вида «гомо сапиенс» может быть назван человеком, а, следовательно, и судиться человеческой меркой, для решения проблемы приводит интерпретацию культового фильма Ридли Скотта «Бегущий по лезвию», которую дает философ Славой Жижек. В соответствии с Жижеком, не знание человека того, что он человек, а именно незнание этого факта, делает его человечней. Невозможность достоверно установить главным героем «Бегущего по лезвию», является ли он землянином или роботом-репликантом, заставляет его в любой ситуации поступать по-человечески. Логика проста: даже робот-репликант, поступающий по-человечески, обязательно станет человеком.

Но что же реально, если даже мое «Я» не вполне реально и не вполне мое, а обусловлено исторически? Мы способны познавать человеческое сознание с помощью науки; собственное же сознание — методом прямого наблюдения (например, медитации), и чужое сознание, приняв реальность переживания Другого, чем бы оно ни было вызвано. Связь с реальностью, проверка реальностью всё же существуют, даже если все остальное — компьютерные алгоритмы, биохимические реакции в мозге и великие нарративы.

Люди проводят половину жизни в соцсетях, конструируя свое «Я». Другие люди видят в этом подмену реальной жизни, не замечая, что и в реальной жизни они опираются на иллюзии и когнитивные искажения. Признание «Я» и «свободы воли» фикцией вернет нам свободу. Человек должен понять, что он — не связная история, также как и факт отсутствия абсолютных категорий свободы и смысла. С чем мы остаемся, когда мир лишает нас даже иллюзии собственного «Я»?

Реальным остается страдание другого человека и наше к нему сострадание. Удивительным образом древние религии, и духовные практики (буддизм, даосизм, эзотерические учения), и классический либерализм утверждают реальность чужого переживания. Даже если мы голограммы в матрице, страдание конкретного человека в этой матрице всегда безусловно реально.

Так, совершив огромный круг — представив почти немыслимое и близкое будущее, где человек может утратить и биологический облик, и все привычные социальные статусы и принять, как единственную данность постоянство перемен (по футурологу Жаку Фреско), мы подходим к точке, где некогда начинался первобытный человек. Эта точка — признание реальности другого, реальности сострадания. И эта же точка, где зарождается понятие о достоинстве и правах человека. Хотя именно к этому понятию апеллируют противники перемен: дескать, человек генно-модифицированный, с искусственными органами, живущий на других планетах, не размножающийся больше половым, а итерационным способом, превратившийся в алгоритм внутри искусственного интеллекта — больше не человек, а его уникальное достоинство уничтожено.

На самом деле достоинство человека уничтожается лишь отказом признать человеческое достоинство другого и нежеланием поступать по-человечески.

Эмпатия, то есть сострадание ко всему живому, обладает поразительной способностью расширяться, охватывая все новые и новые существа. Ныне существуют общества, защищающие права животных и даже права растений. Американский писатель (Фостер Уоллес выступал в защиту омаров.) Если появятся машины и алгоритмы, способные к страданию и человечности, сострадание распространится и на эти машины.

Есть надежда, что развитие инфотехнологий и биотехнологий не лишит человека достоинства, но, возможно, достоинство человека распространится на существа, предметы и даже явления физического мира (Тимоти Лири много писал, например, о форме жизни внутри кремниевых структур и о том, что они могут поработить углеродную жизнь), которые ныне мы не признаем «реальными Другими».

Не стоит излишне увлекаться и апокалиптическими сценариями будущего. Каждый человек — даже ученый-футуролог — по отдельности почти не разбирается в том мире, в котором живет. И куда катится мир, не знает никто. Единственной реальностью в потоке перемен остается непреложность страдания и сострадания. Обсуждая глобальные проблемы, мы должны вернуться к первоосновам, всмотреться во взаимодействие нейронов и синапсов в собственной голове, а затем — в такую же работу нейронов и синапсов в голове другого человека и, возможно, … не человека. Постоянная сверка с этой малой внутренней реальностью, которая всегда под рукой, способна спасти от мифов и привести к состраданию, взаимопониманию и сотрудничеству.