– Даша, в тебе сколько живого веса? – спрашивает Макс. – Семьдесят килограмм, – откликаюсь я, натягивая здоровенные резиновые сапоги. – Так, плюс «броник». Да на сапоги налипнет килограмм 10 грязи. Вот если тебя сейчас в окопе убьют, а я тебя так красиво вытащу, ты меня в своей квартире пропишешь? Все хохочут. – Это кто ещё кого вытаскивать будет, – бурчу я себе под нос. Я человек суеверный и терпеть не могу подобные шутки. Пока мы тут подкалываем друг друга, на соседнем фронте снайпер только что убил человека, а потом двоих его товарищей, которые пытались вытащить тело. Но об этом я узнаю позже. – Ну, живей! – командует Макс. – Даша, ты идёшь в середине. Громко не разговаривать. Позиции «укров» от 800 до 1 тыс. м. Звуки разносятся хорошо. Моросит мелкий, противный дождь. Я шагаю в раскисшую окопную грязь и тут же вязну, как муха в варенье. Ноги становятся неподъёмными. Каска больно бьёт по носу. Но двигаться надо. А тут ещё начинается одышка после только что перенесённого коронавируса. Когда мы наконец вваливаемся в блиндаж, мне он кажется просто раем. Натоплено так, что даже жарко. «Дайте воды!» – кричу я. Отдышавшись, знакомлюсь с бойцами. «Военные – красивые, здоровенные». Трудно представить, что этим амбалам чуть больше 20. Война очень быстро старит мужиков. Да взять хоть Васю с позывным «Местный». Ему всего-то 23 года, а лицо уже взрослое, грустное. – Я вообще-то на автослесаря учился, – застенчиво объясняет он. – А потом ушёл на фронт и понял: тут моя жизнь. А то, что руки рабочие, так это очень помогает. Всего 40 дней назад Васе пришлось выносить на носилках тело убитого командира взвода. – Хороший был мужик, мой учитель, – тихо говорит он. – Всё, что умею как солдат, – это от него. Его с беспилотника убило. – А здесь уже появились? – удивлённо спрашиваю я, вспоминая недавнюю карабахскую войну. – Конечно. Фантомы, квадрики. И разведывательные, и гружёные. Но надо просто вовремя найти укрытие. Звукто сразу слышен. Мы снова ныряем в бесконечную цепь траншей, где есть даже печки-буржуйки. Рядом греется и курит боец.
Заманила матушка
– Эх, Россия-матушка! Заманила, закрутила, наобещала, – вздыхает он. – И вот уже седьмой год воюем, а домой, в Россию, Донбасс так и не забрали. А ведь уже дети подросли, которые к обстрелам привыкли, а вот самолёта, к примеру, никогда в жизни не видели. Или пассажирского поезда. Только успеваем зайти под бревенчатое перекрытие, как рядом падает снаряд. А настоящий обстрел начинается, когда мы выбираемся из окопов, я стягиваю пудовые резиновые сапоги и застёгиваю изящные замшевые сапожки. – Даша, под дом! Быстро! Я скачу, как коза, по осколкам, шиферу, битым кирпичам. Нас загоняют в подвал. Но оторваться от окна невозможно. Я стою с открытым ртом и снимаю на телефон. Приказ Макса русскому человеку вполне понятен, но непечатен: «Вот стоят три дол…ба у окна. А мина сейчас ё...ет, и всё: три трупа». В подвале мирно чистят картошку. А Макс как щедрый хозяин предлагает несколько видов чаёв: с лепестками роз, с бергамотом, с имбирём… – А чё, водки нет? – грустно спрашиваю я. – Строго запрещено. И вот мы так светски пьём что-то с лепестками роз, пока наверху творится ад. А ребята ведут интеллигентную беседу о новых фильмах и недавно прочитанных книгах. И это учитывая тот факт, что последние два часа все разговаривали исключительно матом. – Вы так складно балаболите, – замечаю я. – А ты думала, что мы совсем дебилы.
Наверху короткое затишье, и Макс любезно предлагает: – Уё…те, люди добрые! Не до ночи же вам тут сидеть. Мы едем через совершенно мёртвое село Старомихайловка. Даже собаки не брешут. – А живые люди тут есть? – тихо спрашиваю я. – Есть. Только ты их вечером не увидишь. Кому ж хочется помирать раньше времени.
Еврей, татарин, а всё равно – русский
— Вот я еврей, а русский человек, мой друг-татарин — тоже русский. Потому что наши деды защищали русскую советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Мы все тут русские! И не важно, какой мы веры и национальности. Не зря так на Украине яростно борются с русским языком, потому что язык — один из маркеров принадлежности к культуре. Там, где русский язык, — там русский мир, там русские люди, там Русью пахнет. Точка.
Мой новый друг Саша Кофман — человек горячий и очень колоритный. (Ой, простите! Председатель Общественной палаты Донецкой Народной Республики и экс-министр иностранных дел Александр Кофман. Вот теперь представила по полной форме.) Он обожает еврейский форшмак и запивает его местной хреновухой, а когда хочется баранины, едет к другу-азербайджанцу. В Донбассе проживает более 120(!) национальностей, и это, действительно, СССР в миниатюре. Кафе «Комсомолец» мирно соседствует с нарядным золотым новеньким храмом.
В России всегда осторожно использовали термин «русский мир». (Последним, кто официально поднял тост за русский народ, был товарищ Сталин). А Донбасс никогда не был «политкорректным», недавно с помпой провел международный форум «Русский Донбасс» и даже выработал русскую доктрину.
— Донбасс сейчас — сердце России, и всегда был, а не ваша Москва! — восклицает Саша. — В 20-х годах даже на плакатах писали «Донбасс — промышленное сердце России». Мы не пытаемся создать русский мир, мы пытаемся напомнить русскому миру, что он есть.
— Легко тебе говорить, — возражаю я. — В Москве к этому осторожнее относятся. Одних мигрантов сколько приезжает и еще с молитвенными ковриками.
— А никто не просит приезжего свернуть свой молитвенный коврик. Россия — мультикультурная страна. Она принимает любую религию без проблем. Просто мужик с ковриком должен понимать, что он находится под сенью русской культуры, в которой есть место и для мусульман, и для католиков, и для иудеев, и для буддистов. И даже для таких атеистов, как я. Русский — это больше, чем национальность. Это история, могилы предков, которые полегли в боях за эту землю.
— А почему ж Украина, где наши исторические корни, не пошла за нами?
— Произошла рагулизация Украины. (Рагуль — примитивный, некультурный человек. — Д.А.) Галичина захватила власть. А что мы имеем на Западной Украине? Немного окультуренный поляками Львов, за пределами которого глухая, безнадежно контрабандная деревня. И эти самые люди пытались навязать Донбассу образ гопника и быдла.
Я с большим уважением отношусь к рабочим профессиям. У нас все по Ленину: Донбасс взрастил рабоче-крестьянскую интеллигенцию. У нас любой рабочий завода имел дома библиотеку и знал, кто такой Бунин. Я помню, как еще до майдана сюда приезжали из Киева продюсеры искать таланты. Условие: каждый талант должен спеть «Мурку». Им сказали: валите отсюда, пока вам морду не набили. С «Муркой» — это вам в Одессу.
— А как же красавица Одесса? — с тоской говорю я. — Почему струсили?
— Знаешь, когда в городе живьем сжигают разом сто человек, все сдуется. А вообще Одесса — ...... город. Мы им никогда не простим коллаборационизм во время Великой Отечественной войны, хотя я очень люблю одесситов. Во время оккупации румынскими войсками там работали рестораны, кафе, театры, и распевал свои песенки Петр Лещенко.
Но вообще у страны лишней земли не бывает. Украина сейчас — гальванический труп, подключенный к проводам. Да, это наши корни, которые, к сожалению, заросли метастазами, но спасать-то надо.
Сказочный домик с бомбой в крыше
Перед отъездом из Донбасса я заезжаю в село Минеральное, которое оказалось прямо на линии фронта, к добродушной паре пенсионеров Татьяне и Анатолию. В селе Минеральное в мирное время процветали дачи (там есть чудесный источник). Мои новые друзья построили себе на старость причудливый сказочный домик. Кто же знал, что в домике бомбой снесет крышу, а окна придется заклеивать полиэтиленом. Татьяна хлопочет над заготовками: «Надо вам сала взять домашнего. Это от нашего кабанчика. Мы его всегда на четыре части делим, — солдатикам ведь тоже надо кушать. И солонину. Еще компоты возьмите и салаты. Что ж вы там в Москве кушать будете?» Я отбиваюсь изо всех сил. Такое ощущение, что в Москве царит всемирный голод.
С Анатолием мы тихо разговариваем в большой зале у заклеенного окна:
— Двигаются украинцы. Мне ли это не знать? Я же в молодости был офицером разведки. А потом уже стал геологом. Люди стали пропадать в «серой» нейтральной зоне. С той стороны у нас друзья остались. Посылают нам сообщения: в ангарах и гаражах скапливаются танки. А у нас село стоит на выгодной для врагов позиции, на «высотке». Отсюда весь Донецк и Макеевка как на ладони. Я жену пытался отправить, а она на своем стоит: жить и помирать надо вместе. Да и куда ее отправлять? Вон ее родная сестра из Киева пишет, что мы фашисты и ватники. А какие мы фашисты?
Анатолий вздыхает и внезапно оживляется:
— А у нас в саду целая коллекция осколков от снарядов! Пойдемте посмотрим.
— Вы не волнуйтесь! — я стараюсь говорить твердым голосом. — Россия вас не бросит. Какие ж мы после этого русские?
0
20.00
