Представитель среднего поколения актерской семьи Ефремовых, как сказали бы в Голливуде, «тефлоновый» — к нему не пристает ничего плохого. Михаил всегда выходит сухим из воды — из неудачных сериалов, политически неблагонадежного «Гражданина поэта», многочисленных алкогольных историй (из которых самая яркая про «покайся» президенту, к сожалению, вымышленная). Все это, наоборот, работает Ефремову в плюс, крупными мазками дополняя портрет актера, который вызывает у зрителя только положительные эмоции.
ЕФРЕМОВ: Господи, это самая ужасная ответственность.
СУПЕР:Вы о чем?
ЕФРЕМОВ: Отвечать. Отвечать — это ужасная ответственность.
СУПЕР:Да мы еще ничего и не спросили. И знаете, задавать вопросы — тоже так себе занятие.
ЕФРЕМОВ: Задавать вопросы всегда проще. Всегда. А отвечая, приходится следить за базаром. Это непросто.
БЕЛОВ:Тогда мы можем поменяться местами.
ЕФРЕМОВ: Нет, я постараюсь.
БЕЛОВ:Вы один из самых любимых актеров в России...
ЕФРЕМОВ: Спасибо, конечно, но людей очень много, и мнения у них разные.
БЕЛОВ:Я не встретил ни одного другого мнения, кроме того, что вы крутейший артист, когда говорил, что буду брать у вас интервью. Ни одного хейтера вашего я просто не знаю. А у меня вот есть некоторые сомнения.
ЕФРЕМОВ: Пожалуйста-пожалуйста.
БЕЛОВ:Начнем с того, что одна из составляющих вашего образа — это алкоголь.
ЕФРЕМОВ: Ну это одна из составляющих образа России, а не моя.
БЕЛОВ:Про вас есть куча историй, в которых вы под воздействием алкоголя делаете всякие разные забавные и не очень вещи. И вы сами в интервью про это всегда спокойно говорите. Может, ваша суперпопулярность и с этим тоже связана? Русские люди видят в вас себя.
ЕФРЕМОВ: Моя маска шебутного алкаша-россиянина — это мои роли. Это даже не образ мой. Это маска. Вообще все персонажи, которых мы видим в бесконечных сериалах, — это все жуткая имитация. А еще я в интервью никогда не врал, что я абсолютный трезвенник (но я хорошо чувствую черту, за которую заходить нельзя). Вот одно на другое наложилось, и появился этот мем: Михаил Ефремов — алкоголик. Но я не вижу в этом никакой катастрофы. А многие почему-то видят.
СУПЕР:И что, вам эта маска не жмет? Вы, получается, зажаты в тиски этого образа — шебутного алкаша-россиянина.
ЕФРЕМОВ: Таких ролей много, да. Но если мы возьмем список всех моих ролей, то вы поймете, что никаких тисков нет. У меня вообще их нет. Хотя бы потому даже, что я лет десять, а может, и пятнадцать снимаюсь в основном в маленьких ролях.
СУПЕР:И это вас не расстраивает?
ЕФРЕМОВ: Мне это дико нравится.
СУПЕР:Почему?
ЕФРЕМОВ: Потому что чем меньше роль, тем меньше ответственности. Вот мы и снова про ответственность. Чем меньше твой эпизод, тем больше на самом деле ты можешь в нем сделать, а ответственность минимальная.
СУПЕР:Почему же вы так боитесь брать на себя ответственность?
ЕФРЕМОВ: Я не боюсь. Когда так сходятся звезды и ложатся карты, я на себя ответственность беру. В некоторых фильмах я все-таки играл главные роли. Но много маленьких ролей дают бóльшую палитру, чем одна большая роль.
СУПЕР:Ответственность — это то, от чего вам-то уж точно никогда не получится отмахнуться. Мама у вас актриса. Папа — великий актер. Дедушка — оперный режиссер...
ЕФРЕМОВ: Прапрапрадед — основатель чувашского алфавита! И друг отца Ленина!
СУПЕР:...Это я даже себе представить не могу уже. У вас грандиозная семья. За вашей спиной киты, на которых плавает русская культура.
ЕФРЕМОВ: Я понимаю это, конечно. Груз величия на мне лежит. И мне еще в детстве говорили, что я позорю семью. И я своим детям сейчас говорю то же самое. Но это участь мажоров, ничего не поделаешь.
Мне еще в детстве говорили, что я позорю семью. И я своим детям сейчас говорю то же самое.
СУПЕР:Обосраться нет ни единого шанса.
ЕФРЕМОВ: Во-первых, да, нельзя. Во‑вторых, другой жизни у меня никогда не было, я не знаю, как жить можно по-другому. Я никогда не был не сыном Ефремова. Я всегда им был. Поэтому без этого груза величия я себя и не представляю.
СУПЕР:У вас шестеро детей. По нынешним временам это геройство.
ЕФРЕМОВ: Почему же? У многих так. У Олега Митяева девять детей. У Владимира Соловьева семь или восемь детей. И у кума моего Охлобыстина шесть детей.
СУПЕР:Ну вот, пожалуй, и все. Не у многих столько детей. Вы часто с детьми бываете или вы папа выходного дня?
ЕФРЕМОВ: Я отец выходного дня. Где папа? А папа много работает. У меня были моменты в жизни, когда я ездил с ними в Парк культуры имени отдыха. Или на кораблике катались мы по воскресеньям. Были даже моменты, когда я дочку ежедневно отвозил в школу. Я не неадекват. Я это умею делать. Но я слишком много работаю.
СУПЕР:Вы так сразу с женой договорились? Я работаю. Дома я редко.
ЕФРЕМОВ: Нет, не договорились. У меня вся семья возмущена. И я сам возмущен. Мы с этим все стараемся бороться.
СУПЕР:Когда вы были маленьким, происходило то же самое? Отца все время не было?
ЕФРЕМОВ: И папы, и мамы. Я бабушку и дедушку чаще видел. Папины родители меня воспитывали. Но я не вижу в этом трагедии. Просто не принято у нас в семье то, что принято в других семьях. Мы семья! Сегодня в три часа давайте мы сядем и все вместе пообедаем! Нет такой традиции. Но Новый год вместе справляем.
БЕЛОВ:Михаил, мой папа в свое время был одним из лучших учеников города. Поступил в МГИМО без блата. И он всегда был прекрасным литератором с очень хорошим стилем. Когда я вырос, окончил ВГИК и стал писать в журналы, то всегда сравнивал себя с отцом. Напишу текст, посмотрю на него и понимаю, что он вообще рядом не стоит с тем, как писал отец. Я никогда его в этом не переплюну. Вас огорчает, что вы, выбрав ту же дорогу, которой шел ваш отец, тоже никогда его не переплюнете?
ЕФРЕМОВ: Во-первых, у меня никогда не было никакого выбора. Это произошло само собой. Может, мои родители действительно увидели во мне что-то талантливое, и поэтому я стал играть с двенадцати лет в спектакле «Уходя, оглянись» большую роль с народной артисткой СССР Анастасией Платоновной Зуевой, которая, если помните, в сказках дверцы открывала в избушке. Понимаете, я просто всегда присутствовал рядом с театром.
СУПЕР:Есть миллион профессий кроме вашей.
БЕЛОВ:Рома, это как цирковая семья.
ЕФРЕМОВ: Абсолютно. Все только этим занимаются. Все подчинено этому.
СУПЕР:Проклятье.
ЕФРЕМОВ: Это не проклятье. Не думаю.
СУПЕР:Когда нет выбора – это проклятье.
ЕФРЕМОВ: Почему нет? Выбор есть. Между актером и режиссером, например.
СУПЕР:А между актером и юристом? Или экономистом.
ЕФРЕМОВ: Вот между актером и экономистом пускай выбирают мои дочки. У меня с этим просто не сложилось бы. Я знаю свои взаимоотношения с деньгами. Моя бабушка, Анна Алексеевна Некрасова, была балериной. И вот война. Эвакуация. Денег мало. Бабушка решает экономить: «Все, хватит! Я буду торговаться с продавцами на рынке!» И все пошли смотреть, как бабушка будет торговаться на рынке. Она подходит к прилавку и спрашивает, сколько стоит редиска. Ей отвечают: «Двадцать пять копеек пучок». И она такая руки в боки: «А три за рубль пойдет?» Понимаешь? А ты говоришь: экономист! Понты дороже денег.
БЕЛОВ:Зато вы обрекли себя на то, что вас всю жизнь будут сравнивать с отцом.
ЕФРЕМОВ: Будут. И я прекрасно понимаю, что никогда его не переплюну. Я вам больше скажу. Надо уже всем понять, что все, что будет дальше, будет только хуже, чем было. Ну вот такая логика развития у человечества. Будет хуже. Лучше не будет. Врут, что будет золотой век. Будет все хуже и хуже и кончится каким-то говном. Через сто лет. Или через тысячу какой-нибудь пьяный мудак нажмет на красную кнопку. Все понятно. Отец мой круче, лучше и мудрее. Он про школу переживания. А меня тянуло в Щукинское училище.
БЕЛОВ:Вы как-то сказали, что часто играете шутов. Шутов очень любит народ...
ЕФРЕМОВ: А иногда очень даже и не любит. В России все — от любви до ненависти один шаг. И в любви к шутам тоже один шаг. И мы этому все свидетели. Все любят поржать, да. Но вы вспомните Верку Сердючку. Спела одну песню не так — и все, больше не смешно никому. Но в этом не Верка Сердючка виновата. Это все медиасреда уничтожает.
БЕЛОВ:А каких еще героев архетипических у нас любят и ненавидят?
ЕФРЕМОВ: Иван-дурак, например. Его же так хочется пожалеть. Помимо шуток и выпивки есть еще одна очевидная черта у России. Россия — очень женская страна. У нее огромное материнское начало. Почему Димка Харатьян пользуется такой бешеной популярностью?
СУПЕР:Мамочкам нравится?
ЕФРЕМОВ: Он нравится и девочкам, и мамочкам. И я тоже в юности был очень смазливенький. И приголубить можно, и трахнуть.
Я тоже в юности был очень смазливенький. И приголубить можно, и трахнуть.
СУПЕР:А есть роли, которых лучше б не было? Зря снялся.
ЕФРЕМОВ: Конечно, и не одна. Но я их вам не назову. Не хочу никого обидеть.
БЕЛОВ:А вы боитесь растерять реноме? Вот вы нарабатываете его, нарабатываете годами, а потом вдруг — бац! — и вокруг говорят, что вы говно.
ЕФРЕМОВ: Это вопрос либо имиджа, либо репутации. Если это вопрос имиджа, мне вообще насрать, кто что скажет. Если это вопрос репутации, значит, я действительно сам обосрался и тогда буду думать: «Почему это он сказал, что я говно?» Буду анализировать. Прав он или просто мудак. Есть люди — мама моя, Андрей Васильев, Никита Высоцкий, Гарик Сукачев, Митта, и отец, и сын, — к мнению которых я прислушиваюсь всегда. К мнению Вани Охлобыстина прислушиваюсь.
СУПЕР:Ивана Охлобыстина многие люди назвали говном за его высказывания про то, что геев сжигать надо.
ЕФРЕМОВ: Он и сам себя назвал говном на «Пионерских чтениях». Он сказал, что не пожал руку Макаревичу, потому что Макаревич не захочет пожимать руку говну. Так что там самоопределение случилось. Ванька старый фашист, ну чего вы?
СУПЕР:Художественный фашист, как Курехин? Или реальный, как Гитлер?
ЕФРЕМОВ: Как Курехин. Я видел, как Иван всегда завидовал Курехину. Ванькин фашизм — это комплекс, возведенный в искусство. Плюс невероятное стебалово. Оно идет впереди всего. Но Ваня при этом очень умный. Поэтому иногда его уносит в жестянку.
СУПЕР:А он отрефлексировал эту волну ненависти к нему? Как вы думаете?
ЕФРЕМОВ: Думаю, нет. Вы поймите, он человек воцерковленный. А воцерковленные люди совершенно другие. У них деньги в другом банке лежат. Для них церковная жизнь действительно важнее, чем вот это все вокруг.
СУПЕР:А вы воцерковленный?
ЕФРЕМОВ: Нет. Я грешник. Куда мне? Но я ничего не имею против православной веры. И даже за.
СУПЕР:Вы ходили на суды по делу Ходорковского и Лебедева.
ЕФРЕМОВ: Один раз.
СУПЕР:А зачем?
ЕФРЕМОВ: Потому что это был исторический процесс. И у меня была возможность, не давясь в очереди, на него попасть.
СУПЕР:Вип-место, что ли, было в суде?
ЕФРЕМОВ: Ну не вип-место, просто очередь мне заняли, можно и так сказать. Мне было интересно. Атмосфера там была тухловатая, но все равно интересно. Я вспомнил во время этого суда рассказ Даниэля Ольбрыхского о том, как он пошел в суд, где слушалось дело Валенсы. Там была прокурор с бюстом четвертого размера. Великий польский актер, главный любовник Польши Ольбрыхский сел напротив этого бюста и не отрывал от него глаз весь процесс. Судья процесса, одноклассник Ольбрыхского, объявил перерыв и подошел к актеру: ты чего, мол, делаешь такое, что ты пялишься? А тот в ответ: «Понимаешь, сюда же пришел не только я, но и Вайда, Занусси, может быть, будет фильм об этом. Я пришел и на все смотрю, но на тебя я смотрю внимательнее, чем на бюст, потому что, возможно, мне придется сыграть не сиськи, а ... [мужской половой орган]». Чем все закончилось, вы знаете. Валенсу оправдали.
СУПЕР:Ходорковского нет.
ЕФРЕМОВ: Ходорковского не оправдали.
СУПЕР:Обрадовались, когда он вышел?
ЕФРЕМОВ: Конечно да. Я радуюсь, когда любые люди выходят из российских тюрем. Потому что российские тюрьмы — это запредельщина. У нас половина страны сидящая. А вторая половина – охраняющая. Больше никого и нет практически.
У нас половина страны сидящая. А вторая половина – охраняющая.
СУПЕР:В связи с последними событиями на Украине более-менее все немножко сошли с ума. Все со всеми поругались. Вам эта война испортила с кем-нибудь отношения?
ЕФРЕМОВ: Нет, меня ни с кем не поссорила. Когда я разговариваю со своими приятелями, которые находятся под воздействием телевизионного пропагандистского душа, я просто перестаю об этом говорить.
СУПЕР:А что вы сами думаете про эту войну?
ЕФРЕМОВ: Думаю, что обижать тех, кто слабее, нельзя. Вот что я думаю. Меня так в детстве научили. Иногда я включаю телевизор. И мне так интересно, почему на программы все политические ходят одни и те же люди каждый раз? У них какая-то сетка посещений, что ли, есть? График дежурств?
СУПЕР:Да, как в туалете в «Макдоналдсе». Пришел уборщик, убрал, отметился в графике дежурств подписью. Вышел.
ЕФРЕМОВ: Это все какой-то театр Карабаса-Барабаса. На Первом канале и на «России» одни и те же лица иногда в одно и то же время произносят одни и те же слова. Уже полгода. Мне кажется, россияне уже так устали от этого, что готовы ринуться в какой угодно омут.
СУПЕР:Вы тоже устали? Знаю, что у вас есть вид на жительство в Латвии. Вы подумываете переехать?
ЕФРЕМОВ: Нет, просто в Латвию я езжу с 1995 года. Это для меня просто дача. У меня астма. Мне хорошо там дышать, хороший воздух. И потом это гораздо дешевле, чем строить дом на Новой Риге, где нет морского воздуха. До дачи в Латвии я добираюсь за три с половиной часа — от дома до дома.
БЕЛОВ:Как до Новой Риги по пробкам.
ЕФРЕМОВ: Переезжать совсем я не собираюсь. Кто хочет, пусть переезжает. Кто не хочет — нет. Я не думаю о том, чтобы сменить страну. Как я могу ее сменить, если я разговариваю по-русски? Я не музыкант. И не художник. И не танцор. Я артист разговорного жанра. Кому я интересен в другом месте? Один раз приехать с концертом на Брайтон. Но не более того.
БЕЛОВ:Ваш сын Никита тоже актер. Он сейчас занят на съемках сериала «Лонdонграd». Про него говорят как про будущую звезду.
ЕФРЕМОВ: Значит, будет будущая звезда. Молодой Ефремов! У него сейчас новый этап в жизни. Он женился. Он более-менее финансово независим. Хорошо, что у него есть фильмы. Я вот вспоминаю 1990-е, когда я мало снимался, вот где была интересная финансовая ситуация. Мало что было.
СУПЕР:Сейчас, судя по вашей занятости, все нормально. И тем не менее вы санкции на себе ощутили?
ЕФРЕМОВ: Не-а.
СУПЕР:Вообще?
ЕФРЕМОВ: Ну а как? В магазинах все подорожало? Так это не санкции. Это то, что должно было произойти. Это то, что было ясно еще перед Олимпиадой. Деньги кончаются. Нефть дешевеет. Отработан ресурс этого театра. Еще Немирович-Данченко говорил, что театр существует максимум лет пятнадцать. И все, следующий нужен. А мы в старом театре, который уже ничего не может.
БЕЛОВ:Дальше будет только хуже.
ЕФРЕМОВ: Будет только хуже. Но, возможно, интереснее. Придумают новые гаджеты. Какие-то развлечения. Но, знаете, меня не это огорчает. Меня огорчает, что мы живем в абсолютно имитационное время. Вот вы говорите, что Никита, мой сын, станет звездой. А я очень боюсь, что он станет не актером, а моделью. Понимаете разницу? Я боюсь, что он будет не действовать, а нести себя. Боюсь, что будет все не по-настоящему, а как бы.
БЕЛОВ:Очень хочется как-то ваше волнение оспорить почему-то.
ЕФРЕМОВ: И мне самому это хочется сделать. Вот я иногда бываю в «Гоголь-центре», и каждый раз, когда бываю, волнение проходит. Потому что там по-настоящему. Потому что там Кирилл Серебренников ничего искусственного не держит. Мне очень нравится Кирилл. Знаю, что у его театра бывают проблемы. И это проблемы даже не его театра, а всей нашей страны. У нас есть страна, а есть государство. Как всегда, государство — это аппарат насилия. Страна — терпила молчаливая. А Кирилл вот не очень молчаливая терпила.
СУПЕР:Вы любите Москву? Это ваш город? Она вам скорее дает или забирает у вас?
ЕФРЕМОВ: Москва — мой город. Она мне ничего не дает и ничего не забирает. Просто мой город. Москва очень сильно изменилась. Ее сильно перестроил Лужков. Москва стала больше похожа на Нью-Йорк. Моя Москва — это арбатские переулки. Трехгорный переулок. Метро «Аэропорт» — тоже моя Москва. Писательские дома... и я скорее москвич, чем россиянин, конечно. Россия слишком большая и слишком разная, чтобы я мог ее любить. А Москва моя. И я совершенно не принимаю этих разговоров про то, что Москва высасывает соки. Нью-Йорк тоже высасывает. И что? И разницу сейчас между Москвой и Нью-Йорком я почти не вижу. Ну океана у нас, конечно, нет.
СУПЕР:Вы сейчас так льстите Москве!
ЕФРЕМОВ: Нет, почему?
СУПЕР:Потому что город — это не только дома, хотя с этим тоже беда у Москвы по сравнению с Нью-Йорком. Город — это люди. В Нью-Йорке они улыбаются друг другу. В Москве — никогда.
ЕФРЕМОВ: А в Лондоне еще больше улыбаются. Ну сходите на Красную площадь в весенний денек, что, там не улыбаются?
СУПЕР:Там нет москвичей.
ЕФРЕМОВ: А ты думаешь, тебе ньюйоркцы улыбаются на улицах Нью-Йорка?
СУПЕР:Кому, по-вашему, не хватает в Москве памятника?
ЕФРЕМОВ: Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Меня, наверное, не поддержит большинство в этом. Большинство будет считать, что он совершил «великую геополитическую катастрофу XX века».
СУПЕР:Вы патриот?
ЕФРЕМОВ: Нет. Ну не люблю я это слово. Не люблю. Черчилль прав. Патриотизм — это последнее прибежище негодяев.
БЕЛОВ:Но по поступкам вы патриот. Работаете здесь. Живете здесь. Все здесь.
ЕФРЕМОВ: От самого слова «патриотизм» веет словом «шовинизм». И поскольку у нас в стране меры не знают ни в чем — что в алкоголизме, что в патриотизме, — если уж родину будем любить, то до убийства дойдет точно. Вот в этом и есть стремак: меры нет. Ни в чем.
126.0
