ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Oct. 8, 2019

Без паники – мертвые не воскресают. Позже один из монахов признался: звук издавали он и его напарники. В их теории мой страх должен был накалиться до предела, после чего все внимание переключилось бы на медитацию.

Страх – одно из древнейших орудий буддизма. На заре времен монахи-кочевни­ки часто отправлялись на север Индии, чтобы увидеть диких слонов, змей, тигров, призраков и злых духов, а затем (как это ни парадоксально) пользовались впечатлением от этих встреч, пытаясь найти состояние глубокого душевного покоя. Вплоть до середины XX века тайские скитальцы продолжали бродить по склонам гор и спать под деревьями в чаще лесов. Как однажды сказал своему племяннику старый монах, «если мы живем осознанно, наш разум пребывает в спокойствии. Он не боится опаснос­тей. Даже если нас слопает тигр – мы примем это как должное».

В храме Ват-Паи-Цивилсай неподалеку от города Бангмуннак эти традиции сохранились, хоть и в измененном виде. Храм основал харизматичный и загадочный монах по имени Фра Айан Джай Сайфон. Это высокий сутулый мужчина с дряблыми мускулами, похожий на игрока NBA, который давно перешел на тренерскую работу. Когда он улыбается, вы видите широкие щели, темнеющие между его зубов. Он одевается в невзрачные желто-­коричневые кашаи с нагрудными карманами – чтобы прятать там мобильник. Выходя на улицу, он надевает шлепанцы и шляпу, похожую на ту, что носят ковбои и фермеры. Ноги у него серые, опухшие и пыльные, как немытый батат.

Он рассказал мне, что семь лет провел в лесу, а потом вернулся в цивилизацию и стал учиться искусству медитации у разных мастеров. Вскоре он открыл собственный храм, куда стали стекаться монахи со всей страны. Но мудрость Сайфона распространялась не на всех: как оказалось, его методы борьбы со страхами совсем не подходят иностранцам. В отличие от тайцев, большинство людей на Западе не боятся призраков и смерти от когтей диких животных. Поставьте тайца перед слоном, говорил настоятель, и он от ужаса наделает в штаны, а европейцы разве что захотят ­сфотографироваться.

Сайфон спросил меня, чего боятся люди не Западе? «Не знаю, – ответил я. – Оружия?» «Нет, – сказал он, – страхом должно быть нечто естественное». «Гм, – подумал я. – Рак?»

Позже я изучил этот вопрос. Согласно исследованию Чепменского университета, страх номер один на Западе – это коррумпированные правительственные чиновники. На втором месте – здравоохранение. Только четыре процента опрошенных признались, что боятся призраков, и лишь три вспомнили о животных, а шесть процентов населения боятся клоу­нов. В числе других важных страхов западного мира – мошенничество с кредитными картами (40 процентов) и непонятные технологии (14 процентов). Страх смерти присущ 20 процентам опрошенных, а смерти близкого человека боятся уже 40 процентов. Но это не про меня. Как ни эгоистично, мне плевать на ядерную войну, загрязнение воздуха и так далее. Меня волнует только собственная смерть. Потому что, когда я умру, все остальное уже перестанет иметь значение.

Несколько месяцев назад я узнал о храме Ват-Паи-Цивилсай от писателя Адама Первеза, который узнал о нем от чешской подруги Микаэлы. Для особого типа путешественников такое местечко – подарок свыше: мрачный храм в джунглях, специализирующийся на жутких медитациях с трупами и ряде других намеренно страшных буддистских практиках. К примеру, вас кладут в гроб и заколачивают крышку. Или предлагают расслабиться, сев в ящик, заполненный змеями (позже из тайских новостей я узнал, что этот обряд запретили в 2009 году, после того как девушку задушил питон).

Я прибыл в храм без предупреждения, пешком, с рюкзаком за плечами. За столом в святилище сидела пожилая женщина, побритая налысо. Я поздоровался с ней, но она не говорила по-английски. Наконец она нашла другую женщину, тоже лысую и завернутую в халат. У нее было милое молоденькое личико с одним-единственным длинным волосом, торчащим из родинки на щеке. Ее звали Шинань. Она спросила, как меня зовут. «Роберт», – представился я. Но на тайский слух это мало похоже на человеческое имя. «Роберт», – повторил я. «А! – вскрикнула она, повернувшис­ь к первой женщине. – Low Butt (с английского «обвисшая задница». – Прим. GQ)». «Ах! Обвисшая задница!» – повторила та и сделала запись в блокноте. Шинань спросила, сколько я пробуду в храме. Я ответил, что неделю. Она кивнула и выдала мне палатку для сна.

Каждый день я просыпался в пять утра, чтобы помочь монахам с подношениями, после завтрака два часа медитировал, потом обедал (и это был последний прием пищи за день), потом еще два часа медитировал. Ночью меня обещали отправить на специальные медитационные курсы в заброшенную хижину, где обычно ­хранятся трупы.

«Ты хорошо дышишь?» – спросила Шинань. «Конечно», – без капли ­сомнения ответил я.

Вскоре меня в компании еще двух прибывших – молодого парня и старухи – отвели в храм на открытом воздухе в дальнем конце двора. Мы сели в ряд, скрестив ноги, на тонких бумажных ковриках, расстеленных на земле. Нам велели закрыть глаза и приступить к особому виду медитации, когда каждый вдох выполняется все быстрее и быстрее, пока сердце не начнет бешено колотиться. В это время нам ­следовало ­мысленно ­проговаривать мантру «Фонг но йуп но нанг но тук но», увеличивая темп, пока она не превратится в безумный поток «нононононононо». Сперва мы дышали медленно, но постепенно ускорились. Изредка Шинань наклонялась ко мне и шептала на ухо: «Быстрее, Обвисшая Задница, быстрее!» Большой муравей полз по моей шее, но я справился с желанием стряхнуть его; я был уверен, что какой-то хитрый монах щекочет меня стеблем соломы, испытывая на прочность. Через десять минут старуха справа от меня начала рыдать, видимо добравшись до ментальной травмы, которую пыталась подавлять. Затем я услышал, как молодой парень вскочил с коврика и стал прыгать по земле. А я просто сидел, стараясь не потерять сознание.

За практикой следил тучный монах по имени Ун. Объясняя нам правила, он сделал несколько перерывов, чтобы от души прорыгаться. На следующий день, когда практика повторилась, на него обрушился приступ рвоты; он не попытался выбежать из храма, а просто стоял перед нами с открытым ртом и выпученными глазами. Позже Сайфон рассказал мне, что это были знамения – в те светлые минуты Ун получал сигналы из потустороннего мира.

Мне объяснили: когда духи выходят с тобой на связь, ты начинаешь блевать, рыгать или портить воздух.

После небольшой медитативной прогулки мы продолжили упражнение с учащенным дыханием. Только теперь у меня за спиной раздались шаги. Около сорока человек хлопали в ладоши, подгоняя мои вдохи, и изо всех сил кричали «нононононононо» мне в уши. Я чувствовал, как мои перепонки вибрируют, словно барабаны на концертах Metallica. Диафрагма болела, и я молился, чтобы все кончилось прежде, чем один из моих органов разорвется. Наконец я ощутил, как чей-то палец касается моего плеча, и упал на подушку, которую кто-то подставил сзади. Раздались веселые крики. Шинань нарисовала на моей руке красный узор. По телу катился пот, а легкие продолжали судорожно сжиматься, но в голове чувствовалась приятная пустота, будто мозги продувал ветер. «Ты проходишь дальше!» – радостно сказала Шинань, словно это был раунд в какой-то ­телеигре.

После всего этого я вернулся в свою палатку с монахом по имени Сутеп – единственным человеком в храме, который говорил на английском. Он тоже получал послания от духов, поэтому часто рыгал или пукал в моем присутствии. В основном полученные им сообщения имели практический характер: как-то раз духи посоветовали ему отказаться от кофе. Но бывали и странные поручения. Однажды, следуя их советам, он пригласил в свою палатку молодого парня и дал ему три доллара. «Тот очень смутился», – вспоминал Сутеп. Я тоже не понял, в чем логика; обычно миряне жертвуют монахам, а не на­оборот. «Он спросил: «Зачем мне ваши деньги?» И я ответил: «А мне почем знать? – Сутеп ткнул пальцем в небо, где обитают духи. – Это они мне приказали».

Прежде чем стать монахом, Суте­п изучал правоведение во Франции, жил в Бангкоке и работал помощником судьи. Он был в шоколаде, водил дорогую тачку, но успел набрать долгов и почувствовать, что живет несчастливо. Потом он пришел в Ват-Паи-Цивилсай, и, когда медитировал, сидя рядом с трупом, духи обратились к нему. «Они сказали: «Сутеп, тебе нужна другая работа. Уходи на пенсию прямо сейчас. И ты станешь...» «Монахом?» – вставил я. «Нет, – улыбнулся он. – Парикмахером».

Сутеп открыл собственный сало­н красоты и работал по 18 часов в день, накопив достаточно средств, чтобы погасить долги. Потом он закрыл счета в банке, приехал в Ват-Паи-Цивилсай и стал монахом. Сутеп медитировал в ящике с питонами и перед огромным индийским слоном. «Эти практики очень помогают сосредоточиться», – сказал он.

Кроме того, говорят, прошедший через эти испытания монах приобретает сверхъестественные способности, называемые апинья. «Суперсила!» – переве­л Сутеп. Сначала у него получалось общаться с живыми и мертвыми на расстоянии. Позднее он научился левитировать (или подпрыгивать, сидя со скрещенными ногами, я так и не разобрался), помнить прошлые жизни и, наконец, открыл третий глаз. Сутеп объяснил, что новый глаз работает в точности как два старых. Однажды он попытался продемонстрировать мне, какой от него прок. Он завязал себе глаза и взял со стола ярко-­красную карточку, подержал ее перед собой, а потом потер о затылок. «Красный, – сказал он, снял повязку и добавил: – Видишь?» Потом настал мой черед. Он завязал мне глаза и сказал читать мантру «Алого асинанг». Я держал карточку перед своим лицом. Сквозь белую повязку я легко мог определить цвет. «Зеленый?» «Правильно, Обвисшая Задница!» – воскликнул Сутеп, и я быстро угадал еще пять карточек. Теперь монах пялился на меня, как на мессию.

Узнав, что я успешно высидел в одной хижине с трупом, Сутеп решил, что я готов к новому испытанию: медитировать, держа покойника за руку.

Он провел меня через темный лес к заброшенной хижине и отобрал телефон. Внутри стоял гроб с фотографией мертвеца. Сутеп назвал его моим учителем. Мне объяснили, что я должен представит­ь поток энергии, льющийся между мо­им телом и трупом; плохая энергия исходит из меня, а хорошую, чистую источает он. Как только я установлю связь с «учителем», смогу задать ему любой вопрос. «И учитель ответит тебе, – сказал Сутеп. – Ты можешь говорить с ним о чем угодно. Например: «Я хочу стать миллионером. Как мне стать миллионером?»

Молодой монах взломал гроб. Внут­ри было тело, обсыпанное тем, что я поначалу принял за колотый лед, но это оказалась каменная соль. Сутеп смахнул ее, обнажив костлявое ­предплечье, покрытое черной чешуйчатой кожей. Затем он стряхнул соль, покрывавшую лицо трупа. Над потемневшей головой блестел желтоватый кончик носа. Кристаллы соли засыпались в глазницы, ноздри, рот. Из гроба пахло сушеной рыбой.

Мне дали резиновые перчатки и приказали сесть, скрестив ноги, и обхватить руку покойника. Монах накинул­ на меня противомоскитную сетку,­ под которую успели забраться несколько­ комаров. «Вы правда оставите меня здесь на полтора часа?» – спросил я. «Да, – весело отозвался Сутеп. – До скорого».

Первые пару минут я покорно пытался читать новую мантру «Ситта паванайан» и представлять обмен энергией. Вдалеке играла музыка – это была ярмарка по случаю китайского Нового года. Комары впивались мне в спину, протыкая тонкую ткань льняной рубашки. Я крепче сжал руку покойного, а это все равно что массировать дерево. Внезапно я остро почувствовал свое собственное тело – его мягкость, тепло, его влажный человеческий запах. Я любил это тело. И я ненавидел­ его, потому что оно причиняло мне боль; и с каждым днем боль будет все сильнее, пока она не станет невы­носимой, и тогда моя плоть тоже стане­т немой, как дерево. Сутеп сказал, что я могу попросить совета у трупа, я так и сделал. «Как перестать бояться смерти?» – спросил я. «Откуда мне знать? – ответил труп. – Я умер». Это не художественный прием. Я ясно слышал его голос – или представлял, что слышу его.

К тому моменту мой разум превратился в темную жидкость, которая плескалась в черепной коробке. Снова забыв слова мантры, я придумал собственную: «Держи, отпусти». Сейчас она кажется глупой, но тогда она создавала напряжение во всем теле. «Держись за жизнь, пока она у тебя есть; отпустишь жизнь, если забудешь за нее держаться». Запах мертвечины почти пропал, или я научился не обращать на него внимания. Ноги онемели, и стали для меня такими же чужими, как холодная твердая ладонь трупа. Постепенно я стал успокаиваться.

Через час хижина заполнилась светом от фонарей и пением. С меня сняли сетку, и я оперся о пол онемевшими синими коленями. Когда мы шага­ли к палатке по грязной лесной тропе, Сутеп задал мне несколько ­вопросов. «Когда ты взял руку учителя, ты почувствовал, как между вами пробежала искра?» «Нет», – ответил я. «А энергия? Ты чувствовал, как вы обмениваетесь ею?» – «Нет». – «Ты видел какие-то плывущие вдалеке огоньки?» – «Нет». – «Ты слышал его голос?» «Я слышал его голос, – сказал я. – Но мне кажется, я разговаривал сам с собой».

Самым странным за неделю, проведенную в Ват-Паи-Цивилсай, было то, что, как бы я ни высмеивал здешние ритуалы, они работали. На седьмой день я сидел на вечерней медитации и чувствовал себя спокойным и сосредоточенным как никогда. Когда все кончилось, я открыл глаза и стал рассматривать маленький пруд. Стая белых птиц кружилась над ним, как бумажные самолетики. Потом они улетели вслед за желтым трактором. Жизнь и смерть, подумал я, смешиваются друг в друге. Реинкарнация и разрушение – две стороны одной медали. Я собрал свои вещи, оставил пожертвование храму и попрощался с Сутепом. Он предложил вызвать мне такси до вокзала, но я сказал, что хочу прогуляться. Закинул рюкзак за спину и пошел по дороге. Когда свернул на шоссе, позади меня послышалось рокотание мопеда. На нем был Сутеп, крепко прижавшийся к спине красивого молодого парня, которому он когда-то пожертвовал три доллара. Он широко улыбался. «До скорого, Обвисшая Задница!» – крикнул Сутеп, проносясь мимо. Что он имел в виду, я не понял по сей день.