ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Jan. 19, 2018

Отец Киприан чистит лопатой снег. Управляется легко, невозможно поверить, что он передвигается на протезах. Следом, взяв лом, начинает долбить лед на пруду, который в свое время сам вырыл около дома. Здесь и будет оборудована прорубь — иордань крестообразной формы — на Крещение Господне.

— Все чаще приходится слышать, что богослужебный устав не предписывает никому купаться в ледяной воде. А погружение в прорубь — это народный обычай, а не церковный.

— С древних времен у многих народов погружение в воду и омовение в ней имело традиционно важное, даже сакральное значение. Своим омовением в реке Господь освятил все воды земли. И доныне в этот день Он освящает их Собою с участием священников. И вода обретает новые, в том числе лечебные, свойства. И мы в этот день по традиции идем купаться в прорубь, несмотря ни на какой мороз, чтобы омыться в освященной воде, испить ее, очиститься и освятиться ею внешне и внутренне.

Так что в день Крещения Господня я всем советую сходить и попить святой крещенской воды. Набрать ее и со свечкой окропить свой дом — все углы, постель...

Что касается окунания в проруби людей, далеких от веры, для кого-то это просто развлечение, как на Масленицу залезть на столб. Просто повеселиться-подурачиться. То же самое бывает и на Крещение. Не заходя в храм Божий, не задумываясь о глубочайшем смысле праздника, люди, выпив водочки, идут троекратно окунаться в прорубь. Конечно, такое омовение пользы не принесет, как, впрочем, и вреда. Господь любит нас, жалеет, и, когда даже неверущий человек в этот день под любым предлогом идет купаться в ледяную воду, Он как минимум не даст ему заболеть.

Сам же отец Киприан собирается по традиции отправиться в Саввино-Сторожевский монастырь, что в Звенигороде.

— Я там обязательно искупаюсь в святом источнике Саввы Сторожевского. Наберу бутыль крещенской воды. Обычно я беру ее много, потому что потом раздаю болящим. Освящу крещенской водой свой пруд во дворе и обязательно искупаюсь.

«Штурманы считались «белой костью»

До 6 июля 2016 года отец Киприан был Валерием Бурковым. Вырос он в семье военного авиационного штурмана. Когда Валерий был в восьмом классе, отец предложил ему задуматься, кем он хочет стать.

— Он спросил: может, тебе стать военным и пойти в Суворовское училище? Может быть, машинистом поездов дальнего следования и посмотреть всю страну? Или следователем? — рассказывает отец Киприан. — А я еще музыкой занимался. Во втором классе научился играть на балалайке. В третьем классе поступил в музыкальную школу по классу баяна. И там научился играть на домбре и на фортепиано. Потом самостоятельно освоил гитару. В седьмом классе уже начал играть в ансамбле, через год возглавил ВИА. Думал стать музыкантом, но меня отец убедил, что нужно выбрать все-таки более мужскую профессию. А музыка всегда будет рядом.

В результате Бурков поступил в Челябинское авиационное училище штурманов, которое в свое время заканчивал его отец.

— Выбрал факультет дальней авиации. Еще когда сдавали вступительные экзамены, у нас сложилась своя компания. Потом все вместе мы попали в одно отделение. Но командир роты, воспитатель от Бога, Вениамин Александрович Кабанов вскоре расформировал его. Мы были слишком дружные, начали попадать в опасные ситуации. Если отмечали день рождения, то непременно всем отделением, с употреблением спиртных напитков. Потом стояли на построении, слегка покачиваясь, подпирая друг друга… Замечу: Вениамин Алексанрович никого не выгнал. Все потом из нашей компании достигли высот в военном служении.

Интерес к учебе у Валерия появился, когда начались полеты.

— Уже на третьем курсе я летал со своими однокашниками в качестве инструктора. А потом вошел в десятку лидеров, которые готовились по особой программе. На 4-м курсе в учебно-боевом полку с Толей Чирковым мы стали лучшей парой в эскадрилье. Получили за это 10 дней отпуска. Узнали об этом вечером. Электрички уже не ходили. И мы из Каменск-Уральского, в надежде, что пойдет какой-то поезд, пошли до Челябинска по шпалам пешком. И нас действительно подобрал товарняк… А выпустились мы уже с квалификацией штурмана третьего класса, за плечами было более 300 часов налета.

— Куда попали служить?

— На Дальний Восток, в Воздвиженку, что в Уссурийском районе. Летал на ракетоносцах Ту-16. У нас были очень интересные, продолжительные полеты, в основном ночные. Мы считались элитой, «белой костью», потому что в дальней авиации многое зависит от штурмана. Тогда же еще не было компьютерных систем. Команды летчику все время подавал штурман: «Заверните — столько-то, туда-то». Выходили на боевой путь — боевым применением руководил опять штурман. В американских ВВС, например, именно штурман является командиром корабля.

Мы летали в океан, на сопровождение американских авианосцев «Энтерпрайз» и «Мидуэй». Фотографировали их. У нас командир был — просто чудо. Один из полетов запомнился особенно. Планировались большие учения, мы должны были лететь на проверку ПВО, заходить со стороны океана. Они нас должны были обнаружить и условно сбить. Наш командир стал просить командира полка: «Можно я на бреющем пройду?» А это 10 метров над водой. Достал комполка, тот отмахнулся: «Я не решаю, иди в дивизию». А мы были в одном гарнизоне. Он стал мучить комдива, и тот в какой-то момент просто махнул рукой. Наш командир оживился: «Понял, разрешили!»

Мы прошли на бреющем, ночью, прямо над водой, а потом начали лавировать между сопками… Но Ту-16 — он же инертный, тяжелый. Когда мы приземлились, штурман снял с себя шлемофон и бросил его в сердцах на бетонку. Взмокли тогда все. Но наш экипаж был единственным, кого не обнаружила ПВО.

Помню еще один экстремальный полет. Мы летели с востока на запад. Попали в грозовой фронт. А самое страшное — это угодить в «колокол», в верхнюю часть кучево-дождевых облаков. Тем более если сверкают молнии. Мы там схватили по полной. Было ощущение, что самолет вот-вот развалится на части. Я видел, как два пилота с трудом пытаются удержать самолет. В один из моментов от воздействия грозовых разрядов у нас остановились двигатели. Самолет начал падать. Завести их удалось на 3 тысячах метров…

«Я — Боцман, прием»

— Как оказались в Афганистане?

— Отец поехал туда в 1981 году. Он был начальником оперативного отдела ВВС Уральского округа. Но его не удовлетворяла обычная жизнь. Он хотел быть на передовой.

Помню, я отправился в отпуск во Львов, вдруг раздается звонок в гостинице, отец говорит: «Я уезжаю на юг. Ты понял куда? Хочешь поехать со мной?» Я говорю: «Конечно». Он продиктовал мне телефон управления кадров в Москве, сказал: «О тебе знают». Я отправился в столицу, стал ждать приказа. И тут случилась командировка под Иркутск. Мы вывозили молодых летчиков после переобучения. А в Ангарске осенью уже трещали морозы. Я был в тонких ботинках, у меня заледенели стопы. Начал шмыгать носом, не придал значения простуде. Вернулись, пришел на полеты, врач меня послушал, измерил температуру и отстранил от работы. С подозрением на воспаление легких меня отправили на флюорографию. В госпитале выяснилось, что я поймал очаговый туберкулез. Меня перевели в тубдиспансер. Шел, как в тифозный барак. Сразу всплыла картинка из детства: на завалинке сидит один из деревенских дедов и харкает кровью… Врачи успокоили: «Чеховские времена прошли, туберкулез успешно лечится».

В больнице Валерий Бурков провел больше 4 месяцев. Бросил курить, занялся физкультурой.

— Показывая старые рентгеновские снимки, врач спросил меня: «Видишь очаги?» Говорю: «Вижу». А потом показал мне контрольные снимки. Очагов уже не было. Легкие были чистые. На всю жизнь запомнил его фразу: «Все сошло, как с белых яблонь дым».

Но был 220-й приказ министра обороны СССР. Даже после полного излечения от туберкулеза с моей очаговой формой на три года накладывалось табу на любые командировки с неблагоприятным климатом. Но после моего трехмесячного пребывания в санатории под Киевом врач написал в справке: «Не возражаю».

Это был 1982 год. Через месяц на меня пришел приказ. Я уже собрал чемоданы, чтобы отправиться в Афганистан. Меня попросили в последний раз сходить в патруль. Возвращаюсь в общежитие в полночь, меня подзывает к телефону дежурный, я слышу: «Ваш отец, полковник Анатолий Бурков, геройски погиб. Оформляйте у командира полка отпуск на похороны. Выезжайте на аэродром». Все дальнейшее я помню как в тумане. Свердловск, летное поле, в глубине салона самолета — цинковый ящик, обитый досками. Сверху надпись: полковник Бурков. Такая получилась встреча…

Он ведь уже закончил службу в Афганистане, ждал сменщика и меня. Проводилась Панджшерская операция. Сидеть без дела он не мог. Полетел на Ми-8, который был переоборудован под воздушный пункт управления. Приказал снижаться, когда один из боевых Ми-24, который работал по целям, запросил помощи. Поисково-спасательная пара была далеко, а они рядом. На 200 метрах им отстрелили балку, при жесткой посадке летчикам удалось выпрыгнуть в боковые створки, отец покидал «вертушку» через люк. В это время пуля попала в бак с горючим… Батя сгорел, белая полоска осталась только под портупеей.

Когда Валерий Бурков вернулся с похорон, ему сказали, что приказ на отправку в Афганистан отменили. Его перевели служить на Урал, поближе к маме.

— Служба в районном центре управления воздушным движением была — просто мечта. Я старлей, а должность подполковничья. Сутки дежуришь, трое дома. Воинская часть — 20 человек. На аэродроме, через стенку, был гражданский диспетчерский сектор. Мы управляли военными самолетами, они — гражданскими.

Через год Валерий узнал, что пришла разнарядка в Афганистан, требуется авиационный наводчик. И написал рапорт. Ему было 26 лет.

— Если первоначально было желание помочь братскому афганскому народу, то тогда, на аэродроме, когда выгружал гроб с телом отца, у меня возник вопрос: «А оно того стоило?»

— Какими были первые впечатления, когда приземлились в Кабуле?

— Вышел из самолета, стал разглядывать новый, интересный пейзаж. Вдруг вижу, идет бородатый, непонятно во что одетый мужик. На военного вообще не похож. Поинтересовался: «Где найти авиационных наводчиков?» И услышал: «Я наводчик».

Потом мне многое стало понятно. Мы числились в штате командного пункта ВВС 40-й армии, но были распределены кто в Кундуз, кто в Кандагар. В авиационном полку у нас была своя комнатка. Но мы там не задерживались. Нас перебрасывали с одной операции на другую. За все время у меня было максимум три дня между боевыми действиями. Обычно мы приходили с операции, попадали уже к ужину. Шли в баню. На следующий день до обеда нам звонили с КП из Кабула: «Завтра утром борт…» И на второй-третий день мы уже перелетали в другой гарнизон, шли на постановку задачи в пехоту. И в ночь, как правило, уже был выход.

Мы ходили с мотострелками, со спецназом, с десантниками. На боевое задание отправлялись без документов. Не носили знаков различия. Первая моя рация весила 23,5 килограмма. Потом уже я испытывал первые малогабаритные радиостанции. Согласно приказу пехота для охраны и оказания помощи должна нам выделить одного или двух бойцов. В лучшем случае выделяли одного. Весь груз мы делили пополам. Радиостанция чаще всего была на мне. Как положено, я экипировался только на первую боевую операцию. Был в каске и бронежилете. Потом уже больше их не надевал. Для авианаводчика важна мобильность.

Нас никто не знал по именам, в ходу были только позывные. У меня сначала был позывной «Боцман», остался со времен службы на Урале. Выходил в эфир со словами: «Я — Боцман», и слышал: «Привет, усатый!» Когда планировалась Панджшерская операция, у меня был позывной «Визит». Все летчики меня знали. Бывало, приходили с боевой операции в штаб армии, где охрана была — о-го-го. Мы все чумазые, обросшие, в изодранной одежде, без знаков различия. Охрана спрашивала: «Кто такой?» Я говорил: «Авиационный наводчик!» И меня пропускали.

— Какие из операций были самыми сложными?

— На первой из них я едва не погиб. Мы следовали отдельным маршрутом от роты. В одном месте с комбатом и взводом охраны остановились на привал. Только я закурил, как раздался грохот автоматных очередей. Боковым зрением отметил, что у бойцов только пятки сверкают. Через мгновение они были уже за дувалом. Слышу крик оттуда: «В арык!..» А на дворе январь, холодно. Наши начали отстреливаться. Взводный, молодой лейтенант, уже с матюгами кричит: «В арык!..» Упал в воду и вижу: там, где я сидел, прошла очередь и попала в дерево.

Когда солдатики сушили наши вещи, случайно спалили мои кальсоны. А имущество выдавалось на год, нормативы — советские. Зимних ботинок у меня вообще не было, на складе не оказалось моего размера. Пришлось ходить по инстанциям, брать за горло начальство. В результате я добился, чтобы наводчиков должным образом экипировали. От десантуры нам достались хорошие рюкзаки. От спецназа — альпийские горные костюмы и ботинки. От летчиков — нательное летное белье, теплые шерстяные свитера, унты, кожаные меховые перчатки. Еще нас в летных частях поставили на летную пайку. Хотя девчонки в столовой по доброте душевной нам и так оставляли добавку.

«Мы были целью №1»

— За головы наводчиков назначали большое вознаграждение?

— Мы у моджахедов были целью №1. Не страшен сам летчик, потому что он «слепой», он не видит сверху, кто, где в горах или зеленке спрятался. Его надо навести. Это сейчас спутники и лазеры. А мы бросали дымовую шашку подальше и говорили летчикам: «Азимут такой-то, удаление от дыма, например, 200 метров, цель…» Бывало, что наводили на цель от себя в 60 метрах. Это при том, что разлет неуправляемых авиационных ракет составляет 60 метров. Но в том случае, когда нас зажали, это был единственный шанс спастись.

Как только появлялись самолеты, душманы тут же начинали пристально следить, откуда появится дым. А потом на этот участок обрушивали шквал огня.

— В роковой для вас день, 23 апреля 1984 года, было предчувствие, что случится беда?

— Нет. Я шел на Панджшерскую операцию хорошо экипированный. Тогда брали гору Хаваугар высотой 3300 метров. Летчики отработали по целям отлично. Моджахеды были выбиты с высотки. Когда присел отдохнуть, увидел пещеру, где боевики спрятали оружие и документы. Сделал шаг и наступил на мину… Это было недалеко от того места, где погиб мой отец.

Правую ногу Валерию Буркову оторвало, левая была раздроблена. Одна рука выше локтя перебита. Боец, который помогал нести радиостанцию, порвал проводную антенну на жгуты, перетянул наводчику ноги.

На высоте, в жару, когда «вертушку» в любой момент могло опрокинуть воздушным потоком, штурмана чудом удалось эвакуировать. В госпитале в Кабуле на операционном столе у него трижды останавливалось сердце.

— В реанимации я еще долго балансировал между небом и землей. Потом мне рассказывали, что, будучи в полубредовом состоянии, я заявил: «Ничего, мужики, я на своей свадьбе еще танцевать буду».

Врач Владимир Кузьмич Николенко, который меня оперировал, сказал: «По всем законам медицинской науки ты жить не должен». Когда я потом посмотрел слайды, которые он снимал, то увидел: лежит труп серовато-землистого цвета.

Когда утром я очнулся, откинул простынку, увидел остатки ног и загипсованную руку, передо мной встал образ Алексея Маресьева. Подумал: «Он советский человек, и я советский человек. Он летчик, и я летчик. Он смог встал на ноги, чем я хуже?»

Потом был долгий процесс реабилитации, страшные боли, стертые в кровь культи. Но Валерий Бурков научился не только ходить на протезах, но и танцевать. Однажды отплясывал рок-н-ролл так лихо, что у протеза сорвалась резьба, отвалилась стопа.

— Как познакомились со своей будущей женой?

— На танцах. Я как раз начал учиться в Военно-воздушной академии имени Гагарина. В выходной мы с друзьями пошли в кафе при Доме офицеров. Рядом был танцпол, смотрю, все танцуют, а одна девчонка смотрит на всех поверх голов. Подрулил, поинтересовался: «Девушка, что вы глазками по потолку водите?» И услышал: «Да надоели все». Я подумал: что-то странное, молодая ведь совсем, надо разобраться. Потом мы их компанию проводили до электрички. На следующую встречу я не пришел. Кто-то из девчонок спросил у ребят про меня, они объяснили: «Да он ногу содрал». Девчата мимоходом уточнили: «А что у него с ногой?» И услышали: «Да у него вообще ног нет». Жена позже мне призналась: «В тот момент я поняла, что ты мой мужчина». Поженились мы спустя год, в 1986-м. А потом у нас родился сын Андрей.

— Судьба свела?

— Судьба — от слов «суд Божий». Это то же самое, как спасибо — «спаси Бог». Балбес — «бал бесов». Человек взбесился — бес вселился. Он вышел из себя — а кто зашел? В русском языке все сказано.

— А когда вы крестились?

— Это было в августе 1994 года, к нам в гости приехала с Камчатки тетя. Она была верующим человеком, иногда ходила в церковь. Мы сидели за столом, если арбуз, и вдруг она предложила: «Валера, а давай мы тебя покрестим!» Мне было 37 лет. Я в то время уже не отрицал существования некой высшей силы, высшего разума. Я дважды видел полет неопознанных летающих объектов. Что являлось на самом деле демоническим делом. Но я тогда этого не знал. Как летчик я понимал, что это не летательные аппараты, это не изобретено человеком. Что примечательно, запечатлеть их на пленку было невозможно.

Я тогда согласился на крещение. Не знал, кто такой Иисус, Святая Троица — это вы о чем? А ведь в чем таинство крещения? Ты становишься воином Христовым, объявляешь войну сатане. К этому надо очень серьезно подходить. Помню, моя тетя, когда меня крестили, сказала: «Ну, теперь ты получишь искушений, жди!» И пять лет у меня было пьянство. Я объявил войну демонам, будучи к ней совершенно не готовым. Но они мне физиономию в грязи и изваляли. И поделом мне!

И только через 15 лет, в 2009-м, по признанию Валерия Буркова, Господь призвал его к Себе, остановил в грехе. Он начал читать духовную литературу, воцерковляться.

А до этого, оставшись без ног, он еще 13 лет прослужил в армии, летал, прыгал с парашютом, уволился в запас полковником. Активно работал во Всероссийском обществе инвалидов, Клубе Героев Москвы и Московской области. Был удостоен звания Героя Советского Союза. Окончил Военную академию Генерального штаба. Занимался бизнесом, был депутатом... И оказался, по собственному признанию, в тупике. В душе — пустота…

Когда его кандидатуру рассматривали на пост губернатора, Валерий Бурков, прошедший к тому времени огонь, воду и медные трубы, успешный во всем человек, принял монашество, стал отцом Киприаном. Жена Ирина дала согласие на постриг. Сейчас он возглавляет общину в Москве, руководит Центром душепопечения, психиатрической и психологической помощи «Добрый самарянин». Принимает всех, кто нуждается в помощи.

И продолжает учиться в трех православных вузах Москвы и Санкт-Петербурга, получает специальности педагога и христианского психолога.