ТОП 10 лучших статей российской прессы за
May 6, 2020

Что такое коллабо. И как с ним бороться

На древе Великой Победы уже 75 юбилейных колец. Склоняясь над ними, историки, архивисты, военные, учителя и, конечно, политики с каждым годом находят все больше разительных отличий в том, как понимали войну те, кому она выпала, и как понимают они — те, кому выпал только счастливый ее итог (о несчастливом итоге, по счастью, можно не думать). Дело даже не в затухающей памяти: просто за последние полвека о той войне открыто так много «правд», что их все труднее отличать от неправды. Вот картина и изменилась.

Как и чему доверять в этой новой картине? Как отсеять искажения и хитрую ретушь, как не упустить истину в новом раскладе красок? А может, просто всего-то и надо — дать истории еще сколько-то времени, чтобы она сама все расставила по местам, и тогда обожженные на поколения этой войной народы смогут, наконец, поговорить о ней друг с другом начистоту?

Где-то лет 40 назад — фактически на середине пути между победой и нынешними сомнениями — мой хороший товарищ, летчик истребительного авиаполка «Нормандия — Неман» Константин Фельдзер отвечал на такого рода умствования, как правило, с матерком, которому на всю жизнь научился на русском фронте:

— Ты пойми, ни хрена никогда ждать не надо, правду надо отстаивать здесь и сейчас, а не дожидаться удобного случая. Иначе выходит, что сотрудничаешь с неправдой…

Константин не дожил до нынешних дискуссий о войне и победе. Но своей жизнью сполна разъяснил, как отличать тех, кто неправде сопротивляется, от тех, кто готов с ней сотрудничать. Кстати, как раз таких, «сотрудничающих», в годы войны в его стране коллаборационистами и прозвали — если сокращенно, то «коллабо».

Мы познакомились в 1980-е, в корпункте «Литгазеты» во Франции. Я писал историю прославленной эскадрильи к очередному 9 Мая, но довольно быстро понял, что личная сага военного летчика в праздничные каноны не вписывается — она вообще не про то, что историю пишут одни победители. Вот обстоятельства.

В мае 1940 года, когда «странная война» во Франции, почти год гремевшая в окопах солдатскими котелками, наконец, рявкнула пушками, младший лейтенант Фельдзер успел сбить свой первый немецкий самолет, но в следующем бою был сбит и сам. Тунис, Алжир, Гибралтар, Испания — где только его не носило, а когда снова оказался во Франции, пришлось предстать перед военным судом. Страна только стала Франкрейхом (территорию поверженного врага Гитлер поделил, включив север с Парижем в свой рейх, а «свободную зону», тот самый Франкрейх, отдал марионеточному правительству в городке Виши, известном до того лишь по марке минеральной воды). Видать, суматоха с разделом летчику и помогла, приговор не учел сбитый им самолет и вышел относительно мягким: «за самовольное оставление части — год тюрьмы».

Туда, в тюрьму, к пилоту и примчался некий майор Пьер Константини, он формировал «Легион французских добровольцев» на восточный фронт, пилоты, понятно, были в цене. Скажи Фельдзер ему «да», он бы мигом обрел и свободу, и право вернуться в небо. Впрочем, Фельдзер не сказал и «нет», он просто сложил три пальца в известную конфигурацию и предъявил майору. Срок свой в итоге он досидел до конца, до «Нормандии — Неман» окольными путями добрался к 1944-му. Но войны на его век хватило: на той самой Березине, где закончилась армия Наполеона, летчики «Нормандии» успели повоевать с «Легионом французских добровольцев», недобитым на Бородино. А 1 августа, уже в бою над Кенигсбергом, Фельдзер снова был сбит и выпрыгнул из горящего самолета.

Обгоревший, почти потерявший зрение, летчик очнулся в лагере для советских военнопленных в Лодзи. Оказалось, там содержится и его боевой товарищ по эскадрилье Жан Бейсад. Условия в лагере были до того тяжелые, что летчики решили обратиться в Красный Крест с просьбой переместить их в лагерь для французских военнопленных. Комиссия Красного Креста отказалась признать их французами по факту службы в Красной Армии. Тогда они решили бежать и доверились соотечественнику, который в лагере пек булки, то же самое он делал до войны в Пуатье. Летчики попросили у него хлеба на дорогу. Он обещал, а ночью эсэсовцы их подняли с нар: «Большевики! Бежать?!» Все-таки они выживут, а после войны разыщут этого булочника в Пуатье и начнут против него судебный процесс. Синдикат булочников города пригрозит встречным обвинением — «за диффамацию, за оскорбление чести узника гитлеровских концлагерей». Подумав, летчики заберут свой иск назад.

Что тут скажешь, одни воевали с врагом, другие, чтобы выжить, пекли ему булки: нация была глубоко изранена и разъединена — как вся Европа. Гитлер, напомню, поставил Францию на колени за 44 дня, многие и понять не успели, что случилось. А глава новой страны, названной по имени минеральной воды, маршал Петен, первым делом приказал оставшейся армии разоружиться; это вдобавок к тому, что больше миллиона французов уже были в немецком плену. Ключевым термином нового государства провозгласили коллаборационизм: сотрудничать со всей душой, но — не сходя с места, не записываясь в вермахт, а только вооружая его. Такой вот нейтралитет.

«Коллаборационизм спасет нацию!» — публично, чтобы услышали обе половины Франции, сказал Петен Гитлеру. Тот вроде не возражал, но потребовал, чтобы вместо пленных солдат на рейх работали профессионалы,— на первых порах фюрер хотел от Франции как минимум 350 тысяч квалифицированных рабочих.

Так родился еще один коллаборационистский термин — «переупряжка». «Французские рабочие руки — это наше мирное участие в победе Европы над большевизмом»,— твердил посол Виши в Париже Фернан де Бринон.

Началась вакханалия работорговли. Уверяли, что три француза, добровольно уехав трудиться на рейх, помогут вернуть «к родине, к труду, к семье» одного соотечественника, по вине прежних руководителей Франции поднявшего оружие на рейх. Так увезли на подневольные работы в Германию 250 тысяч человек, среди них в качестве токаря на заводы фирмы «Мессершмит» попал и будущий генсек французской компартии Жорж Марше, позже, впрочем, бежавший. Да и «переупряжка» со временем провалилась: распробовав сыр в этой немецко-вишистской мышеловке, в коллабо скопом, по маршальскому призыву нация не пошла.

— Но это не значит,— всегда подчеркивал мне летчик Фельдзер,— что желающих попробовать не было…

Гитлеровская коалиция

На языке Гёте Великая Отечественная война называлась бы так: Der Groβe Vaterlandische Krieg. В документальных источниках Третьего рейха такое понятие не встречается вовсе, зато в избытке присутствует его немецкий аналог, одновременно военный и политический — «восточный фронт антибольшевистской борьбы». Формула важная — она и есть кредо той коалиции, которую сколотил рейх для нашествия на СССР. Кредо, кстати, напоминает: на войне стреляли не только пушки, стреляли и словари.

Похоже, реальное представление о национальном составе захватчиков советская сторона получила лишь после первого крупного наступления: среди попавших в плен под Москвой обнаружились французы, голландцы, финны, поляки, норвежцы, а на трофейной технике — клейма почти всех крупных европейских фирм. Миф о том, что европейские пролетарии будут саботировать производство оружия против рабоче-крестьянского государства и уж точно не пойдут на него войной, умер. Пошли делать оружие, пошли воевать за «1000-летний рейх» от Атлантики до Урала, причем многие — добровольно, а не по приказу.

Сосчитать всех этих союзников трудно не только потому, что в разное время их контингенты, воюющие против СССР, порядком разнились. Сравнивать трудно и потому, что едва стало ясно, что воевать с Красной Армией — это не маршировать по Европе, начальство принялось мухлевать с личным составом и номенклатурой частей. Тем не менее на момент нападения, на 22 июня 1941-го, вместе с Германией войну Советскому Союзу объявили Италия и Румыния, к которым присоединились Словакия (23 июня), Финляндия (26 июня) и, наконец, Венгрия (27-го) — против нас выступила армия в 5 млн штыков, в которой регулярные части союзников составляли не менее миллиона, а со вспомогательными частями — значительно больше (данные — по изданию: «Мировые войны XX века»: В 4 кн. / Институт всеобщей истории РАН. — М.: «Наука», 2002. См. кн. 3, гл. 3.)

Если сравнивать с Наполеоном (он озвучил в 1812-м свой приказ о вторжении тоже 22 июня), пропорция сопоставимая. Император, напомним, для нашествия в Россию собрал по Европе армию в 600 тысяч, из которой около половины были французами (немцев из разных курфюрств набралось тысяч на 200). Главное тут, впрочем, не цифры, а логика захвата: что за тем, что за другим захватчиком накатывала Европа. Причем вприпрыжку — наперегонки.

Применительно к XX веку все довольно прозрачно. Лозунг про «восточный фронт антибольшевистской борьбы» скрывал куда более популярный внутри элит сателлитов лозунг территориальных приобретений. Неслучайно максимальные воинские контингенты Гитлеру предоставили маршал Антонеску и адмирал Хорти (в разные годы эти союзники выставляли на фронт до 500 тысяч каждый), оба делали ставку на восстановление былого величия. «Великая Румыния» должна была прирасти Бессарабией, Буковиной и генерал-губернаторством Транснистрия, которое в качестве «премии» было создано со столицей в Одессе. «Великая Венгрия» жаждала вернуть две трети своей территории (в том числе и часть Трансильвании — от Румынии), которых лишилась по Версальскому договору после Первой мировой. Арбитром в территориальных спорах был, разумеется, фюрер, который, по идее, должен был быть на стороне «жертвы Версаля», но предпочитал играть на противоречиях.

Следом по численности предоставленного контингента шла Финляндия: свыше 400 тысяч солдат — местным элитам кружил голову проект «Великой Финляндии» с Кольским полуостровом, Карелией и вплоть до Архангельска (Ленинград при этом виделся «вольным городом»). Затем — Италия (230 тысяч): дуче, конечно, отрабатывал Эфиопию и Албанию, но есть свидетельства, что на вознаграждение в виде Крыма он тоже рассчитывал. И, наконец, Словакия (90 тысяч): та воевала в благодарность за суверенитет, полученный из рук фюрера при разделе Чехословакии.

Но и эту картину надо признать неполной. Помимо стран, впрямую объявивших войну СССР, нам противостояли страны, оккупированные гитлеровским режимом (Албания, Польша, Дания, Норвегия, Люксембург, Голландия, Бельгия, Чехия, Югославия, Греция, половина Франции). А также те, которыми управляли коллаборационисты и уклонившиеся от «воинской повинности» сателлиты (половина Франции, Испания, Болгария, Хорватия). Вся их промышленность, включая формально нейтральные государства, исправно трудилась на рейх (каждый немецкий танк на 30 процентов состоял из металла, добытого в нейтральной Швеции, а уклонившаяся от похода на СССР Чехия произвела каждую пятую бронетанковую единицу). Мало того — вся Европа, от Дании до Испании, поставляла добровольцев для борьбы с большевизмом: лишь элитные войска СС приняли в свои ряды 400 тысяч бойцов из других стран, а всего в вермахт вступили 1 800 000 европейцев, что позволило сформировать 59 дивизий и более двух десятков бригад. Кстати, и воевали эти добровольцы подчас серьезнее регулярных частей: после Сталинграда реальная боеспособность румынских и итальянских частей стала очевидна. А вот 300 французских эсэсовцев из дивизии «Шарлемань» защищали рейхсканцелярию аж весной 1945-го.

Как же возникла против нас вся эта коалиция? Почему все эти 75 лет мы только с немцев спрашивали за участие в этом нашествии?

Парадокс, но вопросы во многом к советской историографии. Она — не сама, конечно, а по указанию партии — предала забвению военные преступления румынской, венгерской, хорватской и словацкой военщины перед населением Советского Союза, чтобы не омрачать дружбу народов, совместно строящих социализм, а в случае с финнами — и разрядку.

Молчание распространялось и на украинских, эстонских, латвийских и прочих, вплоть до русских (чего стоит один полк СС «Варяг», который воевал с югославскими партизанами), коллаборационистов, из которых формировались добровольческие дивизии СС для «восточного фронта антибольшевистской борьбы». Пусть и с трудом, но понять это можно — в истории хватает примеров, когда забвение лечит лучше, чем месть. Но раз опять началось поклонение скелетам в шкафу и попытки оправдать участие в армии нашествия, не пора ли начать вспоминать и нам? Пока не все позабыли…

Вскочить на подножку Победы

В социологии есть термин «дети войны». Я, в общем, из этого поколения. Войну не помню, так, обрывки. Но дело не в этом. Волею судеб мою малую родину, которая в довоенной Чехословакии имела статус автономии и называлась Подкарпатская Русь, прибивало то к одной стране, то к другой. В итоге мой старший брат родился еще в Чехословакии, а я — уже в Венгрии, он — еще в республике, я — уже в королевстве (Венгрия была королевством при регенте Хорти.— «О»), хотя наш родительский дом как стоял, так и поныне стоит на месте. Только теперь это место уже Украина.

Понятно, что про то же — и судьбы. Отцу пришлось служить в чешской армии, но это было еще в мирное время, а затем и в венгерской, уже под самый конец войны. Пока война не подкатила к границам, русинских учителей из Закарпатья в венгерскую армию не призывали, считая неблагонадежными. Но в 1944-м призвали и их, правда, вышло, что ненадолго — как только Хорти заявил о том, что Венгрия может выйти из войны, русины пошли по домам.

Это спасло отца, да и нас, но крыша, как говорят сейчас, ехала: это ведь не люди переезжали из государства в государство, это переезжали границы — напролом через судьбы людей. Как понять, по какую, в итоге, ты сторону? И кто запустил процесс? Ответ я нашел неожиданно: занявшись темой, которая недавно вызвала российско-польскую полемику «на высшем уровне». Оказывается, посол Польши в Берлине Юзеф Липский накануне Мюнхенского сговора (1938 год) обсудил с Гитлером и Риббентропом не только судетский и не только еврейский вопрос (дипломат энергично поддержал проект выселения евреев в Африку), но и успел предложить «схему» по Закарпатью. Вот как этот дипломат изложил в своем донесении министру иностранных дел Польши Юзефу Беку этот эпизод из своего доверительного разговора с Гитлером, который в общей сложности растянулся на два часа (цитата по сборнику «Документы и материалы кануна Второй мировой войны», т. 1: Ноябрь 1937 – 1938 гг. Из архива МИТД Германии.— М.: «Политиздат», 1948):

«В отношении венгерских требований я специально выделил вопрос о Закарпатской Руси, делая упор на стратегический момент по отношению к России, на коммунистическую пропаганду, проводимую на этой территории, и т.д. У меня сложилось впечатление, что канцлер очень заинтересовался этой проблемой, особенно когда я ему сказал, что... посредством общей польско-венгерской границы через Закарпатскую Русь мы создали бы более крепкий барьер против России. Кроме того, я указал относительно Закарпатской Руси, что территория эта, на которую Словакия не претендует, была дана Чехословакии только как мандат, что население ее находится на очень низком уровне и сильно смешано и что наибольшую заинтересованность в ней имеет Венгрия».

Ну вот, теперь хотя бы стало ясно, почему мы с братом родились в разных странах. Нас — без спроса — кроили те, кто готовил фюреру тот самый «восточный фронт антибольшевистской борьбы». В самом деле, ну за что воевали в России венгерские, румынские и словацкие солдаты, для которых Карпаты как бы одна общая малая родина? Про Словакию, в общем, ясно: она отправила на восточный фронт 36 тысяч солдат, из них 27 тысяч после Сталинграда оказались в плену, а потом стали массово записываться в ряды Чехословацкого корпуса, который сформировался в СССР и принял участие в освобождении родины. В августе 44-го Словакия взорвалась, как вулкан. К народному восстанию примкнула почти вся национальная армия.

Про игры элит в «Великую Венгрию» и «Великую Румынию» мы говорили, но чем они соблазнили человека с ружьем? Союзные армии вермахта шли на восток с тем же лозунгом: солдату — земля, офицеру — имение. И приглядывали себе то и другое, но это только до Сталинграда. Разгром был страшный: румынская армия под Сталинградом потеряла 18 дивизий из 22, 2-я венгерская армия, считавшаяся элитной, полегла под Воронежем, на Дону. Только в этих двух битвах совокупные потери союзных немцам завоевателей превысили 350 тысяч солдат. Разъяренный Гитлер приказал убрать союзников с фронта, но и убирать уже было особо некого. Остатки армий направили на охрану коммуникаций и борьбу с партизанами, которая, как правило, превращалась в борьбу с населением. Венгров в итоге стали ненавидеть едва ли не больше, чем немцев. Дошло до приказа, которого никто никогда не видел, но все верили, что его издал генерал Ватутин: в плен венгров не брать. Око за око, зуб за зуб. Террор, как хворост, горит с двух концов.

В Венгрии, к слову сказать, только два историка, Томаш Краус и Ева-Мария Варга, пишут историю войны с чувством покаяния за зверства венгерских солдат. Остальные жалеют своих, не заостряя внимания на том, что же они пошли делать на Волге.

В Германии в этом направлении продвинулись дальше, а итогом одной из бурных дискуссий последнего времени, тон в которой задала книга Ханса-Генриха Нольте «Человек против человека. Размышления и исследования по поводу немецкого нападения на СССР», стала констатация: на западе и востоке фашизм вел разные войны, война в СССР носила расово-мировоззренческий характер и была задумана как война на уничтожение. Этот вывод разделяют видные историки Вольфганг Ветте, Герд Юбершер, Бианка Пиетров-Энкер, Йохен Хелльбек. Ничего не попишешь, сателлиты часто запаздывают.

У меня же в разгар таких споров о том, можно ли сравнивать тех, кто хотел урвать счастья в нашествии, с теми, кто от них отбивался, возникает картина из детства. Вот она. Колокольный звон заглушает еще далекую канонаду в горах. И вдруг она стихает. Замолк и колокол. Четыре венгерских солдата, которых комендатура определила на постой на половине нашего дома в придачу к поставленной в конце огорода зенитке, которая никогда не стреляла, три дня смотрят в чистое небо. Один из них даже спросил маму, нет ли какой работы по хозяйству. Какая работа, когда фронт на околице? Венгры потянулись на родину. В обратном направлении — из венгерской армии на родину — бежали тысячи закарпатцев, не дожидаясь объявления мира. Мы дожидались отца. Но пушки снова заговорили.

Когда все это стало частью истории, я разобрался, что же происходило в те дни. Шла Восточно-Карпатская операция с участием 2-го, 3-го и 4-го Украинских фронтов — девятый сталинский удар (из 10, если кто помнит). Хорти объявил о выходе Венгрии из войны, обещая беспрепятственный выход немецких войск из страны, и отправил в Москву генерал-полковника Габора Фараго. Он привез дополнительное условие: Москва должна согласиться на участие американцев и англичан в оккупации Венгрии. Переговоры зашли в тупик. Похоже, это и подарило нам лишний день тишины.

Решение в Москве было найдено, но оно запоздало. Узнав о переговорах, взбешенный Гитлер отправил в Будапешт знаменитого диверсанта Отто Скорцени, тот выкрал сына регента адмирала Миклоша Хорти и принудил того отречься от власти. Правительство возглавил лидер партии «Скрещенные стрелы» Ференц Салаши, закоренелый нацист. До этого момента венгерские евреи не знали притеснений, не носили желтых звезд, а теперь их вагонами стали увозить в Освенцим. Венгрия, в итоге, оказалась самой стойкой союзницей рейха, бои за Будапешт сравнивали с боями за Сталинград.

Занятная деталь: сражаться за Будапешт вместе с советскими солдатами пришли вчерашние союзники венгров — румыны: когда король Михай понял, куда клонится война, он арестовал всесильного кондукэтора Иона Антонеску и тут же отправил делегацию в Москву, где только что побывала делегация Финляндии. Все просили мира, спешили заскочить на последнюю подножку Победы. Точнее — выйти из войны, которая из нашествия становилась чужой отечественной. Повернуть оружие против Гитлера Румыния и Финляндия успели. Вот только ни «Большая тройка» в Потсдаме, ни Парижская мирная конференция 1947-го не признали за ними статуса участников антигитлеровской коалиции.

Впрочем, как выяснилось при доигрывании партии, шокировать такой запрос мог одних только нас. Нашим большим союзникам по войне с Гитлером — США и Великобритании — Румыния, Венгрия и Финляндия войны даже не объявляли…